Рамита Наваи - Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране [litres]

– В последнее время они там с ума посходили с этими сообщениями. Нашему редактору постоянно названивают то из разведки, то из министерства, – сказала Бита, сотрудница одной прогрессивной газеты, которую за последние несколько лет закрывали бессчетное количество раз.

По словам Биты, в редакции газет даже по ночам приходят факсы с указаниями, что издавать, а что нет. Министерство информации постоянно проверяет содержание статей перед публикацией.

– Нуризад написал еще одно письмо. Как всегда. Он делает вид, что сдается, а они – что не обращают внимания, – сказал Бехзад, инженер-строитель и по совместительству блогер, близкий друг Амира.

Мохаммад Нуризад, известный кинорежиссер и бывший журналист, сотрудник газеты «Кайхан», крайне консервативного рупора режима (ее главреда назначает сам Высший руководитель Хаменеи), некогда расточал настолько слащавые речи в адрес правящих кругов, что некоторые диссиденты в насмешку называли его членом внутреннего гарема Высшего руководителя. Но протесты все изменили. Нуризад написал на удивление смелое открытое письмо, в котором критиковал Хаменеи и призывал его извиниться перед народом. Его не заставили замолчать даже семьдесят дней заключения в одиночной камере. Как не заставили изменить свое мнение и жестокие допросы. Проведя 170 дней в тюрьме, он продолжил бороться единственным известным ему способом: письмами. Как бы строго с ним ни обходились, он всякий раз выступал с очередным обличающим режим посланием. Он не прекращал писать даже под угрозой смерти. Поэтому режим просто сделал вид, что не слышит его. И это оказалось, пусть и непреднамеренно, хорошей тактикой, поскольку люди вскоре потеряли интерес к его письмам, разочарованные отсутствием реакции. Подумаешь, очередное письмо, которое все равно ничего не изменит.

– А Хазали снова объявил голодовку, и на этот раз мы связались с ним с большим трудом, – сказала Мана, правозащитница, многих коллег которой за последние два года посадили в тюрьму.

Мехди Хазали был одним из самых рьяных критиков правительства. Вежливый и учтивый офтальмолог, посещавший клубы писательского мастерства и поэтические чтения, был заодно исламоведом и активным блогером. Еще большее противоречие заключалось в том, что он был сыном одного из самых консервативных и преданных сторонников режима. Аятолла Хазали входил в Совет экспертов – группу богословов-законоведов, осуществляющих надзор за Высшим руководителем и имеющих право смещать его. Аятолла публично осудил старшего сына, которого с тех пор постоянно избивали или заключали под стражу. Между тем младший сын аятоллы выпустил поп-видео. Такова жизнь в Тегеране.

Мана также рассказала об очередной волне арестов бахаи – религиозного меньшинства в Иране, которых считают «неверными». Несмотря на все заявления правительства о том, что бахаи не подвергаются дискриминации, их всячески ограничивали в общественной жизни, в том числе не разрешали поступать в университеты, занимать государственные должности и участвовать в политике.

Товарищи выпивали, беседовали и делились слухами допоздна. Посреди разговоров пришла Бахар. Она не слишком увлекалась политикой, но ей нравилась сама идея сопротивления, а также хотелось услышать последние новости. Она заметила, что в последнее время эти встречи стали более серьезными и сдержанными, непохожими на шумные вечеринки в университете, когда под конец сессии они отрывались и танцевали под «техно», заглатывая «экстази».

Амир прижимается своим носиком к щели под дверью, елозя щекой по твердым плиткам грязного пола. Рядом с ним тем же самым занята и Марьям, отчего они постоянно сталкиваются лбами. Поток ледяного воздуха щекочет кожу Амира. Вот это блаженство. Он закрывает глаза и высовывает язык, пытаясь поймать холодную струю, доносящуюся из коридора снаружи. Стоит удушающая летняя жара, и в переполненной камере горячо, как в кузнечном горне. Густой влажный воздух заставляет одежду прилипать к коже, и Амир весь покрыт крупными каплями пота, благодаря чему ощущать прохладный ветерок еще приятнее. Теперь это его самое любимое занятие. Они с Марьям лежат молча, прижавшись лицами к щели, просунув в нее пальцы и тихо дыша, пока их не замечает одна из женщин.

– Вот откроют дверь снаружи – костей не соберете! Вас же не видно. Наступят на вас, переломают шеи, и не сможете больше ходить! – следуют крики с типичной для иранских женщин преувеличенной озабоченностью.