Рамита Наваи - Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране [litres]

В руках Гассем держал какую-то коробку в подарочной упаковке. Рядом с ним стояли большая канистра растительного масла и мешок с рисом.

– У меня тут золотые часы и кое-какие припасы, которые тебе могут понадобиться. Я знаю, ты живешь один.

– Я не жертва землетрясения! – прошипел Амир, пытаясь не повышать голос.

Мужчина достал из кармана чековую книжку.

– Я просто хочу помочь. Ты и без того настрадался в жизни из-за меня. Вот двадцать миллионов туманов, хотя бы что-то.

– Я в жизни не возьму от вас никаких денег. Думаете, меня так легко подкупить чеком и канистрой с маслом? По-вашему, этого достаточно, чтобы искупить вину? Такова цена моих родителей?

– Извини. Я не подумал об этом. Мне просто хотелось сделать что-то хорошее.

– А как насчет того, чтобы вернуть к жизни моих родителей? Вот вернете, тогда и приходите. Может, так и быть, прощу. – Он захлопнул дверь перед самым лицом пожилого мужчины.

Вернувшись в квартиру, Амир погасил свет и украдкой подошел к окну. Старик оставил свои подношения у двери и теперь, пошатываясь, шел вдоль переулка к главной дороге.

Больше на той неделе звонков от Гассема не последовало, и жизнь постепенно вернулась в нормальное русло. Бахар готовилась к поездке. Амир отдался работе и с удвоенной энергией занялся своим блогом.

Шахла и Амир так и не повидались с Манучехром, даже после того, как их перевели в Эвин. Через несколько дней первоначальное потрясение стихло, на смену ему пришел гнев. Но Шахла не сомневалась, что их должны отпустить, ведь они ни в чем серьезном не виноваты. Они не принадлежат официально ни к какой партии, о чем она напоминает при каждой возможности тем, кто ее допрашивает.

– Если ваша разведка знает все, то уж должна знать и это!

Амир скучает по отцу, и ему не нравится этот новый мир, где много сгрудившихся женщин, где все сильнее пахнет потом, дешевым мылом и грудным молоком. Он завел себе подругу, Марьям, но она старше и не всегда хочет играть. Он впадает в истерику. Манучер обещал подарить ему игрушечный грузовик. Мальчик топает ногой и кричит все громче и громче. Женщины взирают на него молча. Марьям с матерью смотрят со своей койки, широко распахнув грустные глаза. Его мать умоляет охранницу через крошечное окошечко в двери:

– Он так скучает по отцу. Прошу вас, позвольте ему увидеться с папой. Мальчикам так не хватает отцов.

При слове «папа» Амир заходится в рыданиях и, словно актер в трагической пьесе, бросается на пол. Тут раздается звяканье ключей, и все следят взглядом за тем, как отворяется дверь.

– Только. Один. Раз, – произносит женщина в зеленой форме, без следа улыбки на холодном лице под кепкой.

Амир вытирает мокрые глаза, ему и самому становится неловко от устроенной сцены. Шахла обнимает его и шепчет что-то на ухо, прежде чем довести до порога. С той стороны под сухим потоком ледяного воздуха слезы его быстро испаряются. Его ведут по бесконечным коридорам со сверкающей белой плиткой под моргающими желтыми лампами. Сквозь жужжание кондиционеров доносится шарканье подошв. Потом снова грохочут ключи, отворяются двери. Его заводят в комнату, полную мужчин, выкрикивают имя отца и толкают все дальше, пока его не обнимают знакомые горячие руки. Амир тихо смеется и трется носом о шею, вдыхая терпкий запах. Они, отец и сын, играют, как ему кажется, много часов.

– Как только нас выпустят, я сразу же куплю тебе тот грузовик.

Амир почти всю свою жизнь старался избегать политики и держаться подальше от всего, что напоминало антигосударственную деятельность. Но когда он переехал в Тегеран и поступил в университет, его увлекло подпольное студенческое движение. Впрочем, оно было плохо организовано, и многие выступления инакомыслящих, произносящих пламенные речи, собирали не более пяти увлеченных слушателей.

Во время подготовки к президентским выборам 2009 года он связался со своими университетскими товарищами в их старом излюбленном месте встреч, кафе «Прага», к западу от Вали-Аср. Оно находилось близко к университетскому району, и его часто посещали студенты, активисты, артисты, интеллектуалы и хипстеры. Тут встречались парочки, обменивались новостями друзья, читали свои стихи поэты и все обсуждали политику за бесчисленными чашками чая и кофе с сырными сэндвичами. Обсуждения часто проходили на повышенных тонах. Одним из главных вопросов было голосовать или не голосовать. У сторонников бойкота никак не получилось убедить противников, что их голоса только придают легитимности режиму. Сторонники голосования утверждали, что до сих пор существует возможность перемен и она находится в их руках. Они рассуждали об упущенных возможностях во время президентства Мохаммада Хатами, который занимал этот пост с 1997 по 2005 год и для многих оставался героем. Амир с друзьями шумно возражали и настаивали на том, что их всех ослепили мелкие реформы: немного сдвинутые с голов платки и несколько выпущенных новых фильмов, из-за чего никто не обращал внимания на трусость этого человека. Они напоминали всем, кто был готов их выслушать, что Хатами осудил антиправительственные выступления 1999 года, обвинив протестующих в том, что их возглавляют недостойные; и что он намеренно молчал, когда арестовывали студентов. И не забывали упомянуть о неблагодарности и желчности Хатами: когда правозащитницу Ширин Эбади выдвинули на Нобелевскую премию мира, он назвал это незначительной заслугой. Что же касается реформ, то он, Амир, как и все в Иране, прекрасно знал, в чьих руках находится реальная власть, – в руках одного человека, аятоллы Али Хаменеи, Высшего руководителя. Затем беседа переключалась на Мир-Хосейна Мусави, человека, которому Хатами проложил дорогу и с которым связывали очередные надежды на реформы. Амир ненавидел его и всякий раз прекращал обсуждения. Его товарищи кричали: «Мусави наша единственная надежда!», а он напускал на лицо совершенно пустое, ничего не передающее выражение, что у него прекрасно получалось после многолетней практики.