Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– Я не могу писать твои рассказы.

– Почему? Ты знаешь, однажды мне позвонила Наташа и сказала: «Я написала твой рассказ». А я говорю: «Как это?» Она отвечает: «А вот так. Написала я, но он твой, с твоей интонацией». И я так обрадовалась, что теперь на один рассказ меньше писать.

– Ты это к чему?

– Да к тому: если Наташа написала мой рассказ, почему ты не можешь?

– Пиши сама.

– Но ты же знаешь, что мне сейчас некогда.

– А для чего тогда ты вообще пишешь?

– Для счастья. А вот сейчас я не пишу и живу без счастья.

– Знаешь, я тоже иногда чувствую в себе склонность к тому, чтобы пожить без счастья.

На самом деле ты всё время пишешь. Ты высекаешь слова, роняешь их на улице, оставляешь в пельменной, теряешь на ветру. Мне приходится бегать и собирать их. Мне это надоело и я говорю:

– Я делаю тебе деловое предложение: ты пиши мои рассказы, а я твои.

– Тогда я напишу рассказ о Николь. Я всё время думаю о ней. И в рассказе я буду думать о ней в том самом кафе, которое рядом со Старо-Калинкиным мостом. Это такое маленькое грузинское кафе, в котором никогда никого нет.

– Кафе только для тебя, что ли?

– Похоже на то. Ты смотришь в окно, а там тоже никого. Только Фонтанка и иногда проезжает третий трамвай. И тоже пустой.

– Ну так не бывает. А где люди?

– Это конечная остановка. Люди уже вышли. Люди дома, пьют чай. Трамвай пустой, понимаешь. И вот там я буду сидеть и думать о Николь. Кстати, хорошая идея: давай ты тоже напишешь о Николь рассказ, но уже с другой интонацией.

– С какой, интересно?

– Ну со своей, разумеется.

– И это будет интонация пострадавшего.

– Запиши!

– Пишу. Только, знаешь, у тебя как-то слишком красиво всё получается: в кафе она сидит, на Фонтанку глядит… А в пельменной ты сидеть не хочешь?

– Ты просто мне завидуешь, что я в кафе сижу. Хорошо, напиши «в пельменной».

В кафе у Старо-Калинкина моста действительно никого нет. Только мы, пустой трамвай в окне и первый ноябрьский снег.

– Ну вот, всё, как ты хотела. Думай теперь.

– Думаю. Я думаю, что Николь была очень одинока в этом городе, как этот трамвай на кольце.

А я думаю, что Николь была везде одинока.

Она родилась в маленьком франкоязычном бельгийском городке Льеж. Там есть знаменитая улица-лестница, уходящая прямо в небо.

Я не знаю, на какой ступеньке она встретила Половцева, но в Петербург они приехали вместе.

А до него она любила Онегина. И Печорина. И весь «петербургский период» русской литературы. То есть всё сошлось.

– Николь увидела его и, наверное, решила, что он Печорин.

– А почему она так решила?

– Печорин из Петербурга. Потом – Половцев был красив, умён, и, как ей привиделось, великодушен…

– А что, Печорин был великодушен?!

Не знаю, когда и почему она влюбилась во всё русское, эта учительница, преподающая русский язык в льежской школе. Я вообще ничего не знаю о ней. Кроме того, что она приехала в Петербург, зачарованная этим городом с детства.

…Да, такая вот картинка на фоне Невы: он – высокий, статный, пленительно мрачный, как его Петербург, а рядом – девочка из бельгийской деревни, юная, влюблённая, говорящая по-русски с трогательным акцентом…

Какая красивая история могла бы получиться…

– А получилась жизнь. Это особый такой, очень специфический жанр.

Мы замолкаем. Мы думаем о Николь порознь. Каждая со своей интонацией.

– Нет, мне мешает эта дурацкая музыка; нельзя ли попросить, чтобы они её выключили?

– Попробуй.

Ты подзываешь официантку и просишь сделать музыку тише.

Официантка кивает, но музыка по-прежнему мешает нам думать о Николь.

– А можно ещё тише?

Официантка снова вежливо кивает, но ничего не меняется в музыкальном оформлении зала. Радиоволна плещет по стенам, и нам несут горячие домашние хачапури и два бокала красного вина. Но в голодном раздражении мы ещё успеваем спросить:

– Простите, почему вы не можете сделать музыку тише?

– Поварам не слышно. Они погромче просят.

Мысль о простодушных поварах, любящих слушать музыку в рабочее время, развеселила. И нагнала аппетит. Мы съели хачапури и выпили вино, после чего у каждой из нас где-то в районе сердца разместилась маленькая танцплощадка с весёлым поваром, который двигался из стороны в сторону, задорно дергая плечиками. Лёгкость в белом фартуке. Музыка уже не мешала, она задавала ритм нашему повару.