Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Никто любит, когда о нём думают. Когда его рисуют, когда о нём говорят. Вернее, не любит, а считает это естественным.

– А какой у тебя любимый цвет? – из любезности интересуется Никто.

– Мой учитель говорил, что у художника все цвета должны быть любимыми, но у меня – синий.

– Почему? – взгляд Никого рассеян, ему по-прежнему неинтересно, но вопрос правильный.

Никто всегда растворён в самом себе. Я начинаю ходить по комнате, пытаясь как-то встроиться в пространство его взгляда. Попасть в фокус.

– Потому что синий – это ты.

Во взгляде Никого появляется интерес, он садится в кресло поудобнее, ожидая развёрнутого ответа.

Разворачиваю.

…Мои первые очки от солнца были синими. Их не хотелось снимать: повсюду была красота, не было кричащих жёлтых и поглощающих красных. Голубой период Пикассо со всех сторон. И вот в один из таких синих дней моя знакомая предложила поменяться очками. У неё были обыкновенные чёрные, и я, конечно, отказалась. Через несколько минут после этой сцены мои собственные очки сломались. Получается, в этот день очки должны были исчезнуть так или иначе.

Очки исчезли, а дефицит синего в глазах надо было как-то восполнить. И с тех пор эта краска в наборах акварели, пастели, темперы заканчивается у меня быстрее других.

Синий – это основной цвет: его нельзя добыть, смешивая другие краски. Он независим, самодостаточен и холоден. И в какой-то момент он может превзойти сам себя, стать иссиня-синим.

Если бы у этого цвета был вкус, то это была бы конфета «Холодок». Не тот «Холодок», что продадут вам сейчас. А «Холодок» из прошлого. За которым ты несся в столовую во время большой перемены, толпился в очереди, наскребал мелочь, покупал, раздавал всем друзьям, которые вдруг внезапно со всех сторон окружали тебя и протягивали руки. И вот наконец у тебя остаётся последняя конфета, ты кладёшь её в рот и – ощущаешь… Ощущаешь этот холодок между уроком алгебры и геометрии, бесконечные четыре минуты синего цвета. Которые ты забрал в себя, пронёс зачем-то через жизнь и вспомнил, стоя перед синим холстом.

– Но ты так и не сказала, почему синий цвет – это я, – Никто не хочет уходить от волнующей его темы.

Разговор о нём как бы осуществляет его. Да и я не хочу, чтобы Никто исчезал, поэтому продолжаю нашу беседу.

– Ты – как этот синий цвет. Превосходишь сам себя.

Никто приятно удивлён.

Первый раз он проявился семь лет назад. Мне было пятнадцать лет, и я написала стихотворение, которое начиналось так: «Полюбила я Никого…». Надо сказать, что это была самая удачная строчка в стихотворении. И вот после этой строчки Никто и появился. Теперь он всегда со мной и не думает прощаться.

Изначально стихотворение было посвящено тому мальчику, который обещал три раза на мне жениться и развестись. Но Никого оказалось больше.

Никто превзошёл сам себя, вышел из себя и проник в каждый облик.

Со временем оказалось, что Никто может заменить всех.

– О, антиквариат! – Никто, усмехаясь, кивает на запылённый временем кассетный плеер.

Если часы ломаются, то в них застывает время. Если ломается плеер, в нём застывает песня. Смотрю на его сломанный динамик и слышу её: «…районы, кварталы, жилые массивы, я ухожу, ухожу красиво».

– У-ужас, – брезгливо морщится Никто. – Хотя… честно говоря, я тоже помню эту чушь: что-то там «ярко-жёлтые очки, два сердечка на брелке»… Брелоке, кстати. Но из песни слов не выкинешь. Кошмар какой-то.

Кошмар.

Мне одиннадцать лет. На моих джинсах-клёш висит цепь и те самые «два сердечка на брелке»: два скреплённых эпоксидных сердца, а внутри жидкость красного цвета. Пока я иду, жидкость пенится. В ней плавает слово «Love». Было понятно, что «love» круче, чем «любовь».

А выход в свет всегда начинался с кондитерской:

– Можно конфет с татушками?

– Сколько? – спрашивает продавщица.

Высыпаю на прилавок шестнадцать рублей. На весы падают восемь конфет. Это значит, что скоро у меня будет восемь новых татуировок. Но пока у меня только бабочка на запястье, штрих-код на плече, тигр на спине и НЛО на шее.

Татушки быстро смывались – сразу после разговора с родителями. Вечером смываешь, днём снова бежишь в кондитерскую. Однажды мимо меня прошёл дедушка и сказал:

– Красавица, обклеила себя всю, как зек.

У меня в ушах пели «Звери». И я не поняла, почему «зек».

Я спешила в гости к подружке. На её распахнутом окне стоял магнитофон и на весь двор орала «Дискотека авария».

– Включи мне «Небо»!