Борис Дышленко - На цыпочках

Я только кивнул ему — мне не хотелось ему ничего объяснять. Мы вместе вошли в квартиру, но он пошел направо, к себе, а я к себе, налево. Я опять сел на кровать, но мне уже и курить не хотелось, до того я был угнетен.

— Как плохо! — сказал я вслух. — Как неудобно все получилось!

А перед Клавдией Михайловной особенно неудобно. Вот тебе и воскресенье!

В дверь постучали, и сейчас же просунул голову Антон Иванович. Был он в неизменной своей морской фуражке с желтой кокардой и чисто выбрит.

— Можно войти? — решительно спросил Антон Иванович. — Не помешаю? Я — посидеть.

Я вскочил с кровати:

— Входите, Антон Иванович! Вот — садитесь, пожалуйста, на стул. Не хотите ли сигарету? У меня хорошие.

Мне было неудобно, и от этого я хлопотал.

— Нет, благодарю вас, — чопорно ответил Антон Иванович, — я только посидеть, — он уже сидел на стуле. — Садитесь, — сказал Антон Иванович. — Что вы стоите? Так нехорошо — гость сидит, а хозяин стоит.

Я сел напротив него на кровать. Антон Иванович сидел прямо, спокойно, уверенно, упершись руками в колени и требовательно глядя на меня. Я твердо выдержал его взгляд. Правда, я потом все-таки опустил глаза, а, опустив глаза, увидел на полу расходящиеся меловые черты.

«Ой-ой-ой!» — подумал я.

«Ой-ой-ой! — подумал я. — Как же это?»

«Ой-ой-ой! — в третий раз подумал я. — Как же это я забыл?»

Я подумал, что надо ни в коем случае не дать Антону Ивановичу возможности заметить эти линии.

«Ведь это самая главная улика, — подумал я, — ведь он же тогда все поймет. Он страшно сообразителен, этот Антон Иванович, он ужасно проницателен, и он не зря пришел».

Я лихорадочно думал, как мне отвлечь внимание Антона Ивановича от меловых линий, как мне не дать ему посмотреть на них.

«Надо срочно, немедленно о чем-то заговорить, — думал я, — срочно заговорить! О чем-нибудь таком... веселом или интересном, или, на худой конец, занимательном... Может быть, рассказать ему анекдот? — подумал я, но тут же отверг эту мысль. — Антон Иванович не любит анекдотов, — он не понимает их. Он серьезный человек, Антон Иванович, — ему и надо что-нибудь серьезное, что-то важное или научное: какое-нибудь сообщение из газет или случай; что-нибудь из международной жизни или политики, может быть, из жизни животных... Нет».

Я чувствовал, что совершенно не могу говорить — в горле пересохло.

Я поднял глаза на Антона Ивановича и увидел, что Антон Иванович смотрит себе под ноги. На меловую черту.

«Смотрит, — подумал я, — поздно».

Я опять уставился на линию. Так сидел и смотрел — у меня не хватало духу поднять глаза. Когда я все же набрался духу и поднял их на Антона Ивановича, Антон Иванович снова смотрел на меня. Так мы довольно долго смотрели друг на друга: я все смотрел на Антона Ивановича, а он все на меня смотрел, и все время мне казалось, что он читает в моих глазах.

— Я посидел, — сказал Антон Иванович, не отрываясь от меня взглядом, — я пойду.

Я молчал.

Антон Иванович встал и немного постоял молча, как будто собирался что-то сказать.

— Я у вас в прошлое посещение оставил свой носовой платок, — сказал Антон Иванович. — Вот он на подоконнике лежит. Я заберу.

Он подошел к окну, взял с подоконника скомканный носовой платок и стал смотреть во двор.

«Хоть бы уходил скорей! — пожелал я. — Хоть бы не тянул душу!»

Он повернулся и пошел к двери. Уже открыв дверь, он остановился.

— Что это у вас? — спросил он, направив свой палец на меловые линии.

— Это... это демаркационная линия, — нашелся я. Я задержал дыхание.

Антон Иванович настороженно на меня посмотрел.

— Демаркационная линия бывает одна, — строго сказал Антон Иванович, — а здесь две линии.

Он еще раз посмотрел на меня и вышел.

Уличенный, я смотрел на дверь, которую закрыл за собой Антон Иванович. Мне стало жалко себя. Было совершенно очевидно, что Антон Иванович мне не верит. Было ясно, что он мне не доверяет, даже, пожалуй, подозревает меня — не зря же он тут сидел... И все-таки прочитал он что-нибудь в моих глазах или нет? И главное, что он ничего не говорит: вот сказал, что это не демаркационная линия, а какая, не сказал. О, он тонкая штучка, Антон Иванович! Он очень хитер. И этот платок... Ведь этот носовой платок, может быть, только уловка: тонкая уловка, чтобы ко мне зайти. Вообще этот Антон Иванович очень опасен. Он на все способен.

Я очень устал. Я опустился на колени и стал руками стирать меловые линии, прекрасно понимая, что уже поздно и этим ничего не исправить.