Борис Дышленко - На цыпочках

«Сначала они пойдут в ванную, — думал я. — Сходят в ванную, увидят, что там никого нет, и заглянут в уборную, но и там никого не увидят. Потом пойдут на кухню — и там никого. Тогда пойдут в коридор, постучатся к Антону Ивановичу, к Александре Константиновне и к Ивану Ивановичу, потом добровольно обыщут комнату Клавдии Михайловны, а уже после этого будут стучаться ко мне».

Послышались голоса и шаги, и я прекратил рассуждения. Я, правда, не вслух рассуждал, а про себя, но тут я на всякий случай и это прекратил, — я притаился. Но шаги и голоса удалились. Как я и предполагал, они пошли в ванную. Думаю, что в ванную. Я немного расслабился. Так я некоторое время стоял, опираясь на спинку кровати, а потом подумал, что мне, наверное, лучше лечь и лежать, но тут шаги послышались снова, а вместе с ними и голоса.

Они приблизились к моей двери и остановились. Несколько секунд было тихо. Я стиснул рукой спинку кровати и замер.

— А вы уверены, что кто-то был? — раздался за дверью мужской голос.

— Да как же! — ответил обиженный голос Клавдии Михайловны. — Я тяну-тяну, а он держит и хоть бы что.

— А не звали? — Это другой голос, женский.

— Да как же! Я ж говорю, что говорю: Антон Иванович! А он держит. Сопит и держит.

«Неужели я сопел?»

— А вам не показалось все это, Клавдия Михайловна? — снова спросил мужской голос.

— Да как же! Ведь он сопит. Я ему: Антон Иванович! а он сопит. Я подумала: может, грабитель? Я же здесь одна.

— А тут нет? — опять спросил мужской голос и сейчас же постучали.

Я затаил дыхание и следил за собой, чтобы не сопеть. Постучали опять. Я почувствовал слабость.

«Если я сяду на кровать, — подумал я, — она заскрипит. Здесь такие пружины, — непременно заскрипит. Тогда конец. Тогда они взломают дверь, а тогда конец. Нет, надо держаться».

— Нет, никого тут нет, — сказал мужской голос, — во всей квартире никого нет, а если кто был, так ушел. Посмотрите, Клавдия Михайловна, у вас там ничего не пропало?

— Да как же! — опять запричитала Клавдия Михайловна. — Чему ж тут пропадать? На кухне ничего нет, а у себя я и дверь не открывала: как пришла, так и не заходила.

— Вы все-таки посмотрите, — ласково сказал мужской голос, — вдруг что пропало, так мы подпишемся.

Удалились торопливые шаги, видимо, Клавдии Михайловны, а мужской голос сказал:

— Не было никого. Так она... боится. Все-таки одна в квартире, вот и боится. Кажется ей.

Снова приблизились шаги. Голос Клавдии Михайловны сообщил, что все на месте.

— Ну ладно, Клавдия Михайловна, пойдем, — сказал мужской голос, — пойдем потихоньку. Вы, если что, позвоните. А мы пойдем.

Наконец-то, ушли. Я опустился на кровать.

Первая опасность миновала, и я вздохнул. Сначала я, конечно, обрадовался, что мне так легко удалось отделаться, но чувство облегчения скоро прошло, потому что в общем ситуация была довольно неприятной: я оказался запертым в собственной комнате, не имея возможности выйти, чтобы поставить чай, ни включить радио, ни даже самому с собой от скуки поговорить. «Хижину дяди Тома» без чаю читать тоже не имело смысла. Я хотел было закурить, но тут же подумал, что Клавдия Михайловна учует запах дыма — нюх у нее такой же тонкий, как и слух, — вообразит, что у меня в комнате пожар, и опять побежит за соседями, а уж тогда не миновать беды. Позовут водопроводчика, откроют дверь, я раз видел у него вот такую связку ключей, увидят меня в комнате — и тогда... что тогда, легко можно себе представить.

Значит, я должен тихо сидеть у себя в комнате и ждать, пока придет Антон Иванович, а он придет последним, потому что прежде придет Александра Константиновна, потом Иван Иванович, а Антон Иванович придет последним — он все делает вид, что у него много дел. Вообще-то, Антон Иванович крупный мужчина, только вот имеет странную манеру носить морскую фуражку. Еще был бы моряком, тогда было б понятно. Моряком или железнодорожником... Однако до прихода Антона Ивановича выбраться отсюда нечего было и думать. Я уже начал ненавидеть свою комнату. Это правда: находись вы в самом приятном месте — и вам хорошо, но если вам нельзя оттуда выйти, вы будете это место ненавидеть. Я прежде всегда любил свою комнату: она казалась мне самым безопасным местом. По сравнению, например, с улицей или саванной... А кроме того, она очень уютная, в ней, конечно, нет дорогостоящей мебели под старину или там картин, — но зато я давно в ней живу и знаю, где что лежит. Да, она всегда в целом казалась мне уютной. А теперь она вдруг в один момент оказалась неуютной и сразу превратилась в западню. Вот как меняют человека обстоятельства.