Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Всеобщее возбуждение нарастало, и гул над толпой постепенно усиливался, сначала бесформенный и монотонный, но потом от трибун послышалось непонятное скандирование, которое было подхвачено в разных местах, разрослось, распространилось и захватило всю площадь.

“Бес-пре-дел! Бес-пре-дел!” — катилось над возмущенной толпой.

Появившийся на трибуне оратор, националист в немецком картузе, был откровенно доволен. Властным дирижерским жестом он остановил скандирование.

— Ну, что будем делать, дорогие соотечественники? — обратился он к толпе, и громкоговорители по всей площади разнесли его слова.

— Что будем делать? — повторил он. — Будем ждать? Ждать, пока нас всех перестреляют поодиночке?

Громкие вопли вырвались из общего гула, но мне это показалось преувеличением.

— Посмотрите, что в стране творится. Я не постесняюсь произнести это слово, потому что здесь собрались мужчины, а женщинам здесь нечего делать — женщины должны быть на кухне или с детьми, и им нечего слушать мужские речи, — говорил он скороговоркой, но какой-то очень отчетливой скороговоркой. — Так вот в стране творится бардак, — выкрикнул он, — бардак, вот как это называется. Это слово все повторяют про себя и только вслух не произносят. Бардак, — еще раз крикнул он. — Пусть женщины заткнут уши, если не нравится. Женщины не любят слушать, а сами вытворяют такое, что впору глаза закрыть.

— А что происходит? — он перехватил микрофон левой рукой, а правую выбросил вперед и принялся зачем-то (но может быть, это особый ораторский жест) загибать пальцы. — Что происходит? Кругом бардак и непристойность. Где это в Карнеги Холле, я спрашиваю, позволят в одних трусиках бегать по сцене? А у нас можно хоть в Большом театре. Не в каком-нибудь кабаке, а в Большом Концертном зале. Я бы сказал, в уважаемом Концертном зале, но я его теперь не уважаю. Что раньше? Раньше бы этого просто не допустили, а теперь, когда все с ума посходили и все можно, мужчина берет винтовку и стреляет.

В толпе раздался недовольный ропот — оратор явно перегнул. Он тотчас сообразил это.

— Что это такое, я спрашиваю? — закричал он. — Бардак. Сколько единиц оружия ходит по стране? Любой маньяк может купить винтовку — и стреляй. Это можно? Даже если тебя провоцируют, — назидательно сказал оратор, — и тогда нельзя. Но это мы знаем, нормальные люди, а маньяку поди-докажи. Его надо изолировать, а как? Когда все с ума посходили, да еще в обстановке такой преступности по стране это все равно, что иголку в стоге сена искать.

— Бардак, — снова выкрикнул он свое любимое слово. — А какая борьба с преступностью может сейчас идти в нашей стране? В нашей бывшей великой державе!

Ближайшие к трибуне недовольно загудели.

— Наши органы разъедены коррупцией, — он кивнул на группу омоновцев у дворца. — Чем они занимаются? Чем они здесь занимаются? А в это время, может быть, кто-то в кого-то целится. А они здесь. Они — по частным лавкам и конторам. Там платят, — он смягчил тон. — Я их не виню: им приказано — они идут. Но кто-то за что-то отвечает? — он выдержал профессиональную паузу. — Никто и ни за что.

— Как это остановить? — уже истерически закричал он. — Как остановить преступность, которая буквально захлестнула нас? Которая настолько стала нормой нашей жизни, что уже в самом себе сомневаешься: а вдруг я преступник?

“Интересные мысли приходят иногда в голову таким людям, — подумал я. — Просто ли это шутка? Действительно, не задумывается ли он иногда над этим всерьез: а вдруг он преступник? Может быть, мы и все это подозреваем? В самом деле. Должен же человек чувствовать грех? Если нет греха, тогда — преступление. Может быть, вместо кого-то другого. Когда законы зыбки и размыты, как мораль, где тогда грех переходит в преступление? Впрочем, все это не касается этого клоуна — просто шутка”.

Ближайшее окружение удовлетворенно засмеялось.

— Так как же это остановить? — задал вопрос оратор. — Я скажу как, — он выдержал паузу. — Стране, нашему народу, — продолжал он после паузы, — ради его же спасения, — он выдержал долгую паузу, обвел глазами стоящих перед трибуной, — нужна твердая рука.

Пальцы на его руке были уже все загнуты, и он показывал народу кулак.

— Я на днях выступал по телевидению, — отдохнув, продолжал оратор. — Я изложил свою точку зрения, в том числе и по этому вопросу. Сегодня я о другом хотел говорить, но видите, события повернулись так, что никуда не уйдешь. Но если бы я говорил и о чем-нибудь другом, то все равно, куда ни плюнь, везде одно и то же — бардак.