Борис Дышленко: Контуры и силуэты

Но вдруг на одном из снимков, не тех, которые нужны тебе для работы, просто на улице, где-нибудь на стенде у станции метро, да, на одном из них ты узнаешь своего старинного знакомого, настолько старинного, что он может быть и не знакомым, если тебе этого не хочется, тем более что это и действительно, может быть, не он, потому что у того, которого ты знал, не было такой благородной седой шевелюры, а была короткая, модная в те времена, стрижка “ежиком”, и теперь ты мог бы не узнать его при встрече, ведь это, может быть, и в самом деле не он. Это зависит от того, чего тебе хочется. Хочешь узнать — узнаешь, не хочешь — нет. Он тоже может поступить и так, и так. Помнишь, как на В...ом проспекте Раскольников со Свидригайловым играли в свой странный теннис через трактирное окно? Но они — помни это — все-таки узнали друг друга — никуда не денешься.

Как легко что-то спрятать среди всеобщего беспорядка. Как трудно что-нибудь найти среди всеобщего беспорядка. Особенно если не знаешь, где искать. Еще труднее, если не знаешь, что искать. Но если находишь случайно? Находишь то, чего не искал, и сначала ищешь применения найденному. Потом оказывается, что для применения нужна как минимум пара. Потом начинаешь понимать, что и этого мало. От найденного на свалке колеса появляется идея собрать велосипед. Появляется идея, которую ты вовсе не собираешься воплощать. Просто мелькнуло в голове. Есть любители собирать на свалке предметы и вещи. Какие-нибудь материалы. Вот комментатор говорил о техническом серебре. Можно наоборот, по ходу дела решить, что искать, исходя из того, что тебе чаще попадается. Просто собирать предметы, связанные каким-то общим признаком. Выстраивается какая-то система. Так начинается классификация. Но попробуйте среди беспорядка отыскать, определить класс предметов (явлений), о которых вы можете предположить, что они повлияют на вашу судьбу. Чью-то судьбу. Ну хорошо, не повлияют — только покажут. Просто какие-то карты. Не все карты, а несколько, но такие, из которых можно составить определенную комбинацию. До первого опыта это вряд ли удастся. Вы просто можете (я мог бы) предположить чью-то особую ненависть к певице, хотя, на мой взгляд (но это мой взгляд), особой ненависти или особой любви она не заслуживает. Но допустим, я почему-то, может быть, оттого, что эта женщина (просто женщина, а не певица) нравится мне, люблю и сам этот образ. Может ли любовь к образу перейти в ненависть по принципу “И ненавижу ее, и люблю, это чувство — двойное”? Абсурд. К женщине, к человеку вообще — да. Но к образу?.. Ненависть к образу может возникнуть только сразу. Вдруг. Может ли ненависть к образу привести к действиям? Меня — нет, за других не отвечаю. Ревность? Но это бывает у поклонников рок-звезд: у них часто по этому поводу доходит до драки. Но эта лирическая эстрадная певица, стареющая к тому же...

Однако в тот вечер я не заметил не только способа, но и самого факта, точнее, совпадения двух фактов, проскользнувших мимо меня. Просто подышал осенним воздухом, полюбовался осенним небом, а вечером выпил две бутылки пива — и все. Но я все равно не мог освободиться от беспокойства.

Теперь — фанаты. Они здесь ни при чем, хоть я видел их в жутковатых проявлениях. Один раз мне просто стало страшно за свою жизнь. По-животному страшно. Это было в метро. Группы меченых знаками их “звезды”, охваченных экстазом подростков то в одном, то в другом конце вестибюля вдруг начинали скандировать имя своего кумира, и в этих местах тут же начинались завихрения в толпе. Меня задел один из таких “водоворотов”. Сразу повлекло, потащило по кругу, цепляя ногами за ноги других, влекомых, как и я, и, как я, пытающихся вырваться из этого круга, и ноги не поспевали за телом. Стало страшно, как в страшном сне. Огромным усилием мне наконец удалось оттолкнуться от этого круга и обрести равновесие. В толпе невозможно было пробиться достаточно далеко, но все-таки подростки были уже позади. Тут что-то больно толкнуло меня в бок. Какой-то очень низкорослый и щуплый тинэйджер пробивался у меня подмышкой вперед. Он словно впал в буйное помешательство, но это просто была “героическая” истерика. Я помню таких. Я знал их еще в мои времена. В них нет ничего страшного — в каждом из них. Робкие и даже трусливые поодиночке, среди своих они становятся свирепы и буйны и, как это ни странно, на самом деле отважны — на миру и смерть красна. Но мне — не красна, и я испугался. Маленький, злобный, весь какой-то колючий, он расталкивал толпу своими острыми локотками, молотил здоровых мужчин и женщин крохотными кулачками, куда мог достать, и хрипло вопил, что всех поубивает. Он материл всякого, кто оборачивался на его вопли, невзирая на пол и возраст. Мне очень хотелось взять его за шиворот и придушить, но я понимал, что, если я сделаю это, меня тут же убьют, то есть просто свалят подножкой, и вся толпа пройдет по моему телу и лицу.