Борис Дышленко - Людмила

Я встал и подошел к окну. Солнце стояло в зените, и далеко в желтом мареве дрожал и плавился ангел.

«Вот он оплывет и тогда упадет, как те, — с горькой надеждой подумал я, — и тогда я наконец вздохну».

Жара пока еще не была такой нестерпимой, как вчера.

«Надо побродить там в окрестностях, — подумал я. — Может быть, кого-нибудь это заинтересует».

Я прошел в ванную, и холодный душ смыл вместе со следами вчерашнего солнца последние остатки страха. Сегодня я чувствовал себя лучше. С удовольствием посмотрел на себя в зеркало: я сильно загорел, и волосы выгорели от солнца, и брови выгорели, и глаза были светлыми, как будто они выгорели тоже. Я улыбнулся своему отражению, и оно ответило мне ослепительной улыбкой плэйбоя. Я поиграл желваками и сказал:

— Посмотрим, — сказал я себе, — посмотрим.

Я вернулся в комнату и, открыв шкаф, достал свежую сорочку. Я с удовольствием ощутил ее крахмальный холодок. Потом я с сомнением посмотрел на пиджак, но все-таки решил его надеть — в карманах брюк не все можно разместить. Я с бодрой яростью затянул галстук и надел пиджак. И тогда я подошел к окну. Я крепко уперся в подоконник обеими руками и поглядел на ангела.

— Посмотрим, — сказал я ангелу, — посмотрим!

Это место называли тупиком, хотя на самом деле это был переулок, обшарпанный, узкий, мощеный булыжником, получивший, когда-то, видимо, в тридцатые годы вместе с новым названием и статус улицы, что не изменило его облика — находясь в центре города, неподалеку от вокзала и прилегающих к нему опрятных, благоустроенных улиц, он по-прежнему оставался грязным и неухоженным, скудно освещенным зимними вечерами, а сейчас душным и зловонным. Здесь, прячущиеся в грязных подворотнях подозрительные личности всегда знали, как, отступив в их темную глубину, через минуту материализоваться на вокзале или на одной из близлежащих улиц. В случае внезапного налета они мгновенно исчезали из тупика, и тогда улица приобретала еще более странный, почти сюрреалистический вид из-за неподвижных бездельников, там и сям подпирающих ободранные стены. Милиция нехотя забирала этот небогатый улов, но это всё были подростки, да вконец опустившиеся подонки, которым в их состоянии было все равно. Некоторые потом становились осведомителями: одни от страха, а другие за право по-прежнему появляться в тупике — достать отраву в каком-нибудь другом месте у них не было возможности. Поэтому здесь трудно было разобраться, кто есть кто.

Я остановился и, закурив сигарету, стал наблюдать за ленивой жизнью в переулке. К этому времени набралось уже довольно всякого сброда, начиная от рано состарившихся подростков и кончая здоровенными азиатами в душных черных костюмах — последних, впрочем, сейчас было всего двое. В промежутке были отбывшие срок уголовники, какие-то грязноватые франты, тощие блондинки с вытаращенными бесцветными глазами, два-три инвалида — один на какой-то алюминиевой этажерке вместо протезов. Среди всего этого сброда иногда появлялись шустрые мальчики с быстрым, настороженным взглядом. Я знал, что когда их задерживают, при них никогда ничего не удается найти, но по вечерам выручка, которую они сдают тучным здоровякам, приехавшим с Юга, доходит до двухсот-трехсот рублей. Все это я знал и все это меня не интересовало. Я ждал человека, с которым договорился о встрече вчера.

Он пришел сюда как будто не по своей воле, как будто его кто-то подталкивал в спину — похоже, ему здесь было страшно. Но, по-видимому, абстененция была сильнее страха, а может быть, страх был вызван как раз абстененцией, во всяком случае вид у него был затравленный. Прислонившись к стене, он перевел дыхание и тыльной стороной грязной ладони вытер пот со лба. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, потом, судя по изменившемуся выражению его лица, уловил какой-то знак из подворотни и направился туда через переулок.

Этот двор, как и другие в этом районе, был мне хорошо знаком. Большую часть двора занимал выцветший садик, обнесенный редкой и шаткой железной решеткой, прутья которой частью были оторваны местной шпаной для своих агрессивных нужд. За этот садик велась длительная и упорная война между жильцами дома и подонками, населяющими переулок. Справа, за садиком, находился двухэтажный, на два подъезда, флигель, стоявший особняком, так что его можно было обойти кругом. Вдоль левого крыла дома шли один за другим три подъезда; в конце двора, где дом заворачивал к арке, угол был срезан, и на этой плоскости находился еще один подъезд с двустворчатой дверью и полукруглой фрамугой над ней.