Игорь Адамацкий - Созерцатель

— А что выше неба? — хитро прищурилась Алина.

— Выше неба разум.

— Сюзи говорила, что выше неба Бог.

— Это одно и тоже.

— Я знаю, что такое Бог. Сюзи говорит, что у Бога столько значений, сколько платьев у всеобщего короля, чтобы каждый живущий и умерший узнавал его и считал своим родственником.

Гранжан расстелил широкое полотенце, положил бумажную тарелку с бутербродами, поставил эмалированные кружки и литровый термос с какао.

— Кружка с цветочками — чур, моя! Так что такое разум?

— Например, ты думаешь о чем-нибудь, так? Твои мысли остаются жить невидимо, когда ты и думать уже перестала.

— Разве они не умирают?

— Никогда. Все мысли, когда-либо бывшие, живут вечно. Только одни из них уходят на глубину и там затихают до поры до времени, как диковинные рыбы, а другие ближе к высокому на поверхности и тоже вместе. Иногда они воюют друг с другом, как рыбы в море, и одни поедают других. Все-все вместе они и составляют человеческий разум.

— А вода в этом море...

— Вода — это жизнь. Она разная по составу с течением времени. Некоторые мысли не могут жить и умирают в воде современной жизни. Но море все равно одно, едино. В нем бывают приливы, отливы, и штормы... Есть люди, как вон те чайки. Они вылавливают чужие мысли из этого моря и питаются ими.

Алина хмыкнула, она не очень верила взрослым рассуждениям, они не совпадали с тем, чем была жизнь.

— Небось, загибаешь? — презрительно спросила она. — Горбатого лепишь?

— Что за лексикон, девочка? — строго спросил Гранжан.

— Не буду, не буду, — она, сложив губы трубочкой, поддувала морщинистую пленку какао в кружке, складки пленки были морщинистым лицом гнома. — Я уличная, я асфальтовая, — она хитро улыбалась, — я самостоятельная, меня трудно перевоспитать... Скажи, а этот твой океан мысли может испариться и высохнуть?

— В некотором роде, хотя каждосекундно в него вливаются новые и новые капли. Есть мысли, уже исчезнувшие или неизвестного происхождения.

— Сюзи говорит, что океан мысли стал гнить и дурно пахнуть.

— Ты знаешь, кто твои родители? — прямо спросил Гранжан и увидел, что плутовка прикрыла глаза, и лицо ее потускнело, как незнакомка, спрятавшаяся за прозрачной занавеской. — Если не доверяешь мне, можешь не отвечать.

— Тебе немножко доверяю... Я ничего не знаю о родителях. Догадки, слухи и разговоры — и не в счет. Я помню, меня всякий раз кто-нибудь забирал из детских домов. Как будто я волшебная вещь. Потом меня заперли в какую-то больницу и выпускали гулять в маленький садик с высоким забором. Но там не было больных, а были одни врачи и много-много блестящих и мигающих приборов... А что ты насторожился? — в упор спросила она. — Ты тоже хочешь меня украсть? Тогда тебе придется получать новое свидетельство о моем рождении и дать мне другое имя. Так уже было.

— Нет, нет, — улыбнулся Гранжан, — я не собираюсь тебя красть. Я ведь самый верный твой друг, ты ведь знаешь это? Я просто слушаю и думаю. А что они делали в больнице с тобой?

— Они брали у меня кровь на анализы. Много раз... А я все-таки сбежала от них и на поезде приехала в Питер. Сюзанна меня подобрала. Вот и все.

— А ты не знаешь, зачем они брали твою кровь?

— Они говорили между собой латинскими словами. Они боялись, что я пойму, зачем им моя кровь. Несколько слов я запомнила, потом нашла по словарю. Они хотели получить какой-то вирус и остановить какую-то эпидемию. Умственный грипп, — улыбнулась она.

— Сюзанна знает об этой истории?

— Конечно. Она умоляла меня никому и никогда не рассказывать. Ты меня не выдашь?

— Друзей не выдаю и не продаю... А как тебя Сюзанна нашла?

— Случайно. Я сперла у нее сумочку в троллейбусе, Сюзанна меня и прихватила.

— Ты что, долго бродяжничала?

— Было дело.

— И как же ты убереглась от бед?

— Волка зубы кормят, а ноги спасают, — снова улыбнулась Алина. — На свалке нашла старый винтовочный штык. Он меня и спас... Один мужик за мной на чердаке гонялся. Загнал в угол и кинулся. Я штык подставила. А потом на Сюзанне сгорела. Но она молодец, не стала вопить, кричать полицию, а увела к себе, в мансарду. Сюзанна сделала мне бумаги, и я стала Алина Иннокентьевна Кисиани. Но мне это имя не очень нравиться. Я потом сама поменяю... Слушай, а почему большая вода дышит и играет?

— Большая вода свободна, — задумчиво ответил Гранжан. — На свободе мысль играет, а в заточении скорбит.

— Тебя учили говорить красиво или сам достиг? — насмешливо спросила Алина, ее улыбка тронула углы губ и замерла, неявленная. — Если бы еще и другие умели тебя понимать.