Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Так что же ты, Савл из Тарсуса, — улыбнулся юноша, — ты называешь себя апостолом, за тобой по пятам идет слава чудотворца, так сотвори чудо — заставь меня поверить в твоего Господина. За этим я и пришел за тобой сюда, в театр Диониса. Смотри: здесь пусто. Но представь: появляются актеры, играют «Электру» и говорят: «Принуждение заставляет это свершить». Так вот: принудь меня поверить, и я поверю.

— Зачем, — спросил Павел, — зачем я буду насильно тащить гражданина свободы в неволю веры? Серафим, который слетел в твой сон, сказал: «Спроси Павла». Но он не сказал: «Повинуйся Павлу». И ты можешь прийти на площадь и в любое иное место и начать опровергать мои слова... Но сегодня ты пришел ко мне усомниться в собственном сомнении... Ты можешь опровергнуть меня, но попробуй опровергнуть себя. Чем более ты будешь усиливаться в борьбе с сомнением, тем более воздвигнешься в моей правоте. Боги века сего преходящи... Поклонение мертвым идолам — это избитые пути скотов. Imitatorum servum pecus [145] подражателей рабское стадо (лат.) ...

Они помолчали. Павел встал, посмотрел на сидящего.

— Мне пора.

— Куда идешь ты, Павел?

— В Македонию, к филиппийцам, — ответил старик, еще раз взглянул в лицо юноши, улыбнулся. — Пусть будут пути твои благословенны, Дионисий.

— И твои тоже, — задумчиво ответил юноша.

Павел живо поднимался по ступеням театра вверх, к выходу на дорогу к недостроенному храму Зевса.

— Эй, Павел! — воскликнул юноша, вскакивая на ноги и помахивая забытым на скамье узелком с лепешками. — Твои лепешки!

— Отдай птицам! — послышалось сверху.

Дионисий смотрел, как старик поднимается по ступеням, как развеваются складки хитона, как прихлопывают сандалии по коричневым пяткам, потом положил узелок с лепешками на скамью, вздохнул и пошел в другую сторону.

— Приветствую тебя, Протагоном, одетый в богатые одежды, наследник муз и любимец доступных женщин, всеми почитаемый поэт, как говорят о тебе другие, известный всюду от Афин до Эллады, как уверяешь ты сам, и да будут дни твои несчетны, как твои стихи или как страницы книги судеб!

— Здравствуй и ты, Киникос, выкормыш Эйронии. Но почему ты приветствуешь меня столь пышно?

— Каждому свое, Протагоном, каждому свое. Я читал и слышал твои стихи, написанные словами природного языка, но по законам варварского, и потому полагаю, что пышность обращения к тебе вполне соответствует пышности твоей поэзии и пышности твоего представления о самом себе. Хотя, возможно, в этом случае мы ошибаемся оба.

— Поясни, Киникос, что ты подразумеваешь под ошибкой в данном случае?

— Охотно. Пышность твоего, Протагоном, представления о своем поэтическом даре принадлежит тебе. Если ты откроешь свое мнение внезапным признанием, то это не будет больше принадлежать тебе. Если же не откроешь, тогда об этом никто не узнает. Истинное или неистинное всегда лежит вне любого предмета или явления. Так что ты ошибаешься в своем представлении о себе как о поэте и человеке. В свою очередь, и я ошибаюсь, но по другой причине. О тебе я могу судить истинно тогда, когда поэт в тебе умер. Но пока ты жив, как человек, живет в тебе и поэт, но как только не станет того и другого, мое суждение потеряет смысл для вас обоих, а вместе со смыслом потеряет истинность. Так что, Протагоном, и мои пышные слова о тебе, и твое пышное восприятие себя равно ошибочны, не обладают истинностью и, значит, ценностью. Можешь считать, что моего приветствия будто и не было. Просто ты шел по людной площади и повстречал некоего человека по имени Киникос, который хочет просить тебя прояснить некоторые неясности в твоих стихах.

— Спрашивай, Киникос, но я не уверен, что смогу объяснить свои стихи. Иногда я прошу других объяснить их.

— Как, разве не ты пишешь свои стихи?

— Конечно, я пишу их сам. Но поэт, как ты знаешь, руководится тем вдохновением, каким на него воздействуют музы. И ты знаешь, что так бывает всегда. Всех прежних поэтов нам объясняют те, кто способен добраться до смысла их стихов.

— Это странно слышать, Протагоном. Если боги или музы избирают тебя, чтобы передать людям скрытый смысл мира, и одновременно лишают тебя возможности понять то, что ты пишешь, тогда почему ты ставишь себе в заслугу то, что принадлежит другим? Или ты просто исполнитель чужих песен?

— Нет, ты не прав, Киникос. Своими стихами я доискиваюсь до своего смысла, но прошу других объяснить значение и красоту своих стихов, потому что другой увидит их не изнутри, как я, а снаружи и сможет определить их красоту и достоинства. Если бы это было иначе, тогда не было бы великих поэтов и поэтов средней руки и поэтов ничтожных. Тогда всякий, кто умеет связывать слова, смог бы объявить себя великим.