Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Страннику Павлу — радоваться! — послышался за спиной знакомый свежий голос.

— Мир и благодать тебе, Дионисий Ареопагит, — ответил, не оборачиваясь, Павел, развязал узелок на скамье, отложил аккуратно четыре конца, перекрестился на вечернее солнце, зависшее на западе, взял одну из мягких лепешек, преломил и стал жевать.

Дионисий обошел старика и сел лицом к нему — на теплый камень ступени.

— Ты ходишь за мной — зачем? — спросил Павел. — Разве тебя не было среди тех, в ареопаге и в пронаосе Парфенона, когда я там говорил?

Дионисий ответил не сразу — рассматривал старика: белая просторная рубашка, собранная в складки на запястьях и на поясе; белая полоса воротника, на котором змеились пляшущие пальмирские письмена; лысая голова; жидкая сивая борода и усы; черные брови; набрякшие веки; щеки старика в свете солнца бронзовели темно и древне.

— Я был там, — ответил Дионисий, — и был всюду в Афинах, где ты собирал множество граждан и говорил о своем Боге.

— Что же ты хочешь услышать сейчас? — спросил Павел и протянул мягкую лепешку. Юноша взял лепешку, и Павел невольно залюбовался им: открытое лицо, мягкая борода, сильная шея, гибкое, как у зверя, тело. — Сегодня я ухожу из Афин.

— Знаю, — Дионисий откусил пол-лепешки и задумчиво жевал белыми ленивыми зубами. — Сегодня ночью... во сне... ко мне пришел кто-то в красном хитоне и с горящей свечой в руках, и сказал: «Дионисий, спроси Павла». Но о чем я должен спросить тебя, он не успел сказать, потому что мой раб разбудил меня.

Старик доел лепешку, завязал узелок, отодвинул в сторону.

— Он не сказал, о чем я должен спросить тебя, — повторил юноша.

Павел молчал. Его глаза были глубоки и спокойны.

— Почему ты подвергаешь поруганию красоту Афин? — спросил Дионисий. — Разве красота твоего Бога лучше красоты наших богов? Если, как ты говоришь, сущее в человеке — это вера, то ты видел деревянные доски Апполодора, и там молящийся жрец — разве в нем не пылает всесветная вера? Здесь — родина наших предков и древних богов, зачем нам твой, новый?

— Древнее прошло, теперь все новое, — заметил Павел.

— Откуда ты знаешь? Разве ты дельфийский оракул? — продолжал Дионисий. — Тебя называют Гермесом за твое красноречие, но разве мало было в Афинах сладкоречивых ораторов? У нас был воитель против старых богов — Сократ. Не за то же самое и тебя отовсюду гонят? Если все верят в одно, а ты — в другое, то как докажешь свою истину?

— Скажи, Дионисий, — устало спросил Павел, — от чего ты скорее откажешься — от своей прекрасной одежды или от своей веры в Аполлона?

— Конечно от одежды, — рассмеялся юноша. — Аполлон узнает меня, даже если я буду обнаженным. Одежда когда-нибудь истлеет...

— Скажи, Дионисий, что предпочтешь — статую Аполлона или самого Аполлона?

— Да, странник, статуя Аполлона прекрасна, но сам Аполлон несомненно прекраснее своей статуи.

— И афинянам случалось, — спросил Павел, — свергать плохие статуи и воздвигать хорошие?

— И это было, — ответил юноша.

— И себе ты веришь больше, чем своей одежде, и Аполлону ты веришь больше, чем его статуям? — спросил Павел.

— Да, я присягал хранить и защищать отеческие святыни.

— А я и не зову тебя отрекаться от отеческих святынь. Красота Афин, ваши храмы и идолы — это ваш дом, живите в нем, — сказал Павел. — Но если ты увидишь что-то лучшее, чем прежнее, ты не скажешь, что новое плохо?

— Нет, странник, не скажу, если увижу.

— А если увидишь, тогда будешь держаться за прежнее и гнать от себя того, кто захочет открыть тебе глаза?

— Согласен с тобой, Павел, — улыбнулся юноша. — Ты хочешь сказать, что тебя и твоих помощников и учеников отовсюду гонят именно за то, что вы пытаетесь открывать глаза?

— Да, Дионисий, да, но не слепым вождям слепых, это бесполезно. Вы, афиняне, от лжи бежите, но истину преследуете... с оружием в руках. Если бы мы были не правы, то нам не угрожали бы смертью. Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены. Везде гонимы, но не оставлены. Всегда низлагаемы, но не погибаем.

— А мы, афиняне, свободны, — ответил юноша с гордостью. — Стань афинским гражданином, и вместо одного бога — пантократора — ты получишь многих. Много богов лучше, чем один.

— Вы свободны, кто же это оспаривает? Но вы легко становитесь рабами собственной свободы, а ваша свобода легко становится добычей тирана. Разве это не было? Я же, Савл из Тарсуса, от рождения свободный римский гражданин, совлекши ветхого человека и обновившись внутренним, стал ничтожнейшим рабом Иисуса Христа, и не по внешнему понуждению, а по душевному откровению, и своего рабства не обменяю на твою свободу, Дионисий Ареопагит. Твои боги далеко от тебя, а мой Господин всегда со мной, где бы я ни оказался.