Игорь Адамацкий - Созерцатель

Жизнь граничила с чудом, чудо — с удивлением, удивление — с непрестанным ожиданием, ожидание — с согласием, согласие — с лицемерием, лицемерие — с ложью, ложь пропитывалась пошлостью и втекала в жизнь, и все это длилось бесконечно, как сигнал в замкнутой системе нервов медицинской пиявки.

Так живет скучный человек, и когда умрет, его скучная жизнь будет продолжаться без него, потому что она неизменна, спонтанна и неисчерпаема и неистребима вплоть до второго пришествия. А там — суд.

За всю долгую, иногда кровавую, а остальное время скучную историю нашей маленькой многонациональной и гордой собой стране ужасно не везло с вождями. Ими становились то гении, то злодеи, то фарисеи, то саддукеи. И потому народ стал пить. Начиная с конца семнадцатого года. То озлобленно, то уныло. Триста лет спустя появились первые признаки генетического вырождения: в белой горячке народ видел не чертиков, как это принято у всех, а бескрайние дали светлого будущего. Правительство забило тревогу — пьянство было объявлено вне закона, и стоимость одной бутылки стала равной десятичасовому заработку рабочего.

Но народ в своей глубинной мудрости и голубиной кротости знал: от болезни можно уйти лишь пройдя сквозь болезнь. Я верил в свой народ. Однажды спросил своего кучера:

— А что, Федор, вишь, водочки-то теперь не купишь — цена кусается! Будешь гнать самогон?

— Известно, буду, а что сделаешь? — вздохнул кучер.

— Так ведь посадят в тюрьму?

— Знамо, посадят, куда ж денешься?

— А тогда что?

— Сын будет гнать, что ж сделаешь?

— Так ведь и его посадят!

— Знамо, посадят, куда ж денешься?

— А тогда что?

— Стал-быть, внук начнет гнать.

— Так ведь и его посадят!

— Куда ж денешься? Посадят. А к тому времени и я возвернусь.

Эту историю рассказал мне один великий актер, гостивший проездом из столицы. Дорожная карета знаменитого артиста была весьма удобна — с высокими легкими колесами и, что особенно важно на наших разбитых дорогах, — карета покоилась на прочных шведских рессорах.

На облучке сидел тот самый Федор. Его лицо было угрюмо, потому что трезво, и одновременно лукаво, потому что Федор намеревался «залудить», как только выедет за городскую околицу. Голова Федора после отсидки еще не обросла, и седые волосы торчали смешными кустиками, но пара лошадей была отменно хороша, особенно пристяжная кобыла-двухлетка, гладкая, сильная, с красивыми, томительно-стройными ногами, как у балерины.

С детства меня уверяли и до сих пор продолжают настаивать, что от меня зависит мир на земле, светлое будущее для потомков, которых, кстати, я сам не увижу и вполне вероятно, что они окажутся подонками; что от меня зависит могущественная человеческая цивилизация, что вообще-то я весьма значительная персона грата, что правительство всегда советуется со мной, вырабатывая очередные глобальные решения, и все они изнемогают от усилий сделать мою жизнь прекрасной настолько, насколько хватает их воображения. Однако при зрелом размышлении я понял, что это не так. Соотношения масс меня и всех остальных настолько не в мою пользу, что мною как величиной допустимо пренебречь.

Я не космонавт, не мореплаватель, не шахтер, не пехотинец, не юрист, не наркоман, не министр, не спортсмен, не музыкант, не социал-демократ и так далее. То есть все эти математики, министры, взяточники и прочие живут так, словно меня на свете не существует, и они правы, потому что я живу так, словно на свете не существует всех этих министров, преступников и так далее. Я не принадлежу им, они не принадлежат мне. Величина меня, которая остается в результате операции исключения, так мала, что я могу достоверно утверждать, что меня не существует и поэтому никто не спрашивает моего совета и не прилагает усилий облегчить мне жизнь. Напротив, моя жизнь, которая никому не нужна, день ото дня становится тяжелее.

Но если я не существую для них, тогда я существую для себя? Поскольку, если верить паспорту, я когда-то родился и при рождении получил социальную кличку, которую, кстати, не сам себе выбрал. Но в том-то и дело, что и сам себе я не принадлежу, поскольку мне мешают осуществиться все эти министры, взяточники, социал-демократы и так далее.

Принцип исключения оказывается так динамичен, что современную жизнь трудно представить без этого принципа. Им пронизано все — и жизнедеятельность производителей оружия, и тупость строителей атомных станций, и ярость идеологов всех цветов и оттенков.