Игорь Адамацкий - Созерцатель

Кентавр лежал на матрасе под попоной, правой рукой он придерживал спину девушки, и голова Лорелеи, мягкая волна волос, темностальных в свете луны приникла к его плечу. Они говорили шепотом, чтобы не спугнуть понимание, чуткое и осторожное, плывшее над миром.

— Они увидели меня сразу, — рассказывал он, — это было семь лет назад в конце лета. Тогда я выехал в лес за грибами. В тот год... когда это было?

— Семь лет назад, — влажным шепотом напомнила Лорелея.

— Да, я вышел на поляну и понял несбыточность предстоящего. Так чувствуешь присутствие тайны или опасности. А потом увидел. Их было трое. Что-то странное от них исходило. Спокойствие? Мудрость? Прощение моего несовершенства? Кто ведает? Я узнал, что тоска, томившая меня всю весну напролет, была не напрасной. И они поняли, что я догадался о них. Мне кажется, они наблюдали за мной, пока я шел по лесу. Эта чудовищная, невыносимая тоска по человеческому совершенству. Эта подмена человека вещью, страшная подмена.

— И тогда они сказали, — тихо продолжила Лорелея. В ней слабо шевельнулось чувство счастья, как дитя во чреве матери делает первые неуверенные шаги, толкает головой, чтобы начать выход к миру. Но это было еще тонкое и нежное движение, потому что рождалась душа. И она боялась, что маленькое, крохотное, некрасивое, еще не расцветшее счастье может не созреть, если не будет живительных соков. — И тогда они сказали: ты нашел один смысл. Ты умница. Мы не надеялись, что ты сможешь найти его. За тобой еще три. И тогда ты станешь равным самому себе и каждому из нас. И мы придем за тобой и возьмем тебя. А пока живи и мучайся — вот твоя доля, твой камень. Тебе тащить его, а не нам. Мы чужие здесь, и все здесь чужое нам. В тебе мы научаемся различать человеческие черты. Не потеряй их. Через два года...

— Через два года они пришли во второй раз. Я тогда жил... где я тогда жил?

— Ты нигде не жил, — она нежно погладила его лицо тонкими длинными пальцами, — забудь об этом, ты жил нигде, ни там, где это было, ни там, где этого не было...

— Да, вспомнил. Я сидел в своем кабинете и вдруг обернулся и увидел: они тоже здесь, рядом, сидят в креслах и спокойно смотрят на меня. Они пришли за вторым смыслом, но я не чувствовал себя так уверенно, как в первый раз. Это было нужно им, чтобы я нашел, а никому другому сегодня, потому что сегодняшнего времени нет. И полгода назад я добыл для них третий смысл. Они тогда рассмеялись и сказали, что не думали, что это так просто. Что чрезмерная сложность их бытия помешала им взглянуть на вещи именно с этой стороны. Но последний, четвертый смысл все время ускользает, хотя я будто кожей чувствую, что это где-то рядом...

Кентавр смотрел в низкое окно в лицо ночной жизни. Темнота изнутри чердака втекала в лунную ночь, смешивалась с тихим светом, и он искажал презренность земли там, где человек оставил следы пребывания. Ночью в лунном пробуждении красота расколдовывала уродство, и даже мертвые казались живыми, которых забыли простить.

— Я боюсь, — она дотронулась губами до его шеи, — они прилетят и заберут тебя или убьют. И тогда ты напрасно потратил жизнь. Скажи им, — просила она, — если они не захотят взять нас обоих, тогда пусть убьют, мы будем неразлучны и после смерти, как в преджизни...

— Не плачь, — он осторожно погладил ее по голове, — иначе пойдет дождь, и небо заплачет с тобой. Не знаю, когда они явятся. И как они посмотрят на нас, какими увидят. У них все не такое, как у нас. И между тобой и мной тоже лежит целое поколение... Давай смотреть правде в глаза...

— Не хочу смотреть правде в глаза, — мотала они головой, — не верю ее глазам, они врут, и сама она врет.

— Милая, ласковая, — гладил он ее голову, — нежная, чуткая, самоотверженная, добрая, верная, умная, самая красивая девочка на свете. Спи, любовью благословенная. Во сне человек свободен и крылат. Пусть тебе приснятся добрые звери там, у угловой комнате твоего сна... Там рыжие лисы мелькают во сне на белой стене, на черной стене...

Главный эксперт по комплексному планированию сексуального развития до трехтысячного года товарищ Попов напряженно работал уже второй час. Справа за столом сидел профессор сексологии с вишневыми мокрыми губами и трясущейся головой. Слева — ассистент профессора, выпускник ветеринарного института. Кандидатки на службу в дом терпимости должны были отвечать на щекотливые вопросы экспертной комиссии, и многие из кандидаток хихикали. Затем они — по программе — должны были исполнить несколько гимнастических упражнений для показа степени владения целым телом и его отдельными частями, затем им предстояло прочитать вслух с выражением и эмоциями стихотворение или короткий рассказ, показывая знание системы Станиславского и придавая голосу сексуальную мелодику и зазывность. И после всего этого кандидатки удалялись переживать сомнение избранности.