Игорь Адамацкий - Натюрморт с женщиной

— Так, все больше ерунда какая-то. Несколько плохих стихотворений и одну скверную повесть. Из двух журналов вернули: из одного по причине субъективизма, из другого потому, что и стиль и содержание далеки от принципов, принятых в этом журнале.

— А как ты сам оцениваешь?

— Читать можно. Вот только концы плохо получаются. Приходится их отрезать.

— Хочешь несколько универсальных концов на выбор? Их можно менять, и будет похоже на правду. Если в рассказе он и она, то можно сделать так: она уходит к другому, а он остается один, потрясенный. Или она уходит ни к кому, сама по себе, что бывает реже, а он остается один и вспоминает, вспоминает, как им было хорошо. И до сих пор вспоминает. Или она продолжает любить его, но все равно уходит, чтобы доказать ему что-нибудь. Или она не уходит, а остается, и он перерождается и начинает совершать трудовые подвиги. В жизни всегда есть место подвигам, но лучше держаться от этого места подальше. Или он уходит к прежней жене, у которой ребенок, или к будущей, у которой будет ребенок. Или он уходит в свое настоящее мужское дело — строит плохие корабли, пишет плохие книги, испытывает ненадежные самолеты, снимает пошлые телефильмы. Это тоже выход.

— Или они оба уходят, оставляя воспоминания, которые начинают жить собственной жизнью, — сказал Егор.

— Или они оба остаются, а уходит любовь.

— Можно придумать хорошие концы с чувством долга. Или с чувством ответственности. И объясняли долго, что значит чувство долга.

— А смерть? Сколько жизнерадостных концов можно придумать со смертью.

— Я попробую, — сказал Егор. — Пойдем позавтракаем? Помнишь, как мы ездили на озера и мне было никак не накормить тебя?

— Это от воздуха. От солнца и воды.

— Здорово тогда было, правда? Так хорошо уже не будет.

— А помнишь, — сказала она, — как ты совсем окосел и пошел топиться в озеро?

— Не было этого.

— Было. Сначала ты смеялся и много пил. Потом совсем опьянел и заставлял меня клясться, что я тебя не брошу. Господи, как ты раньше любил всякие клятвы. Тогда ты пошел топиться, когда я сказала, что вообще не любила тебя. Я не думала, что ты серьезно, а ты все нырял и нырял, а тебя все время выбрасывало наверх. Налей, пожалуйста, кофе. А потом я вижу, что ты начал уставать. Спасибо, не надо полный. И мне пришлось тебя вытаскивать.

— Ты не умеешь плавать.

— Ну и что? Не оставлять же тебя в воде? Я представила, как тебя станут кусать раки и обсасывать рыбы, и пришлось лезть в воду.

— Страшно было?

— Сначала нет. А когда я добралась до тебя и мы вместе стали тонуть, тогда было страшно. Ох, как я ругалась. Самыми последними словами. Плакала и ругалась.

— А потом?

— Потом мы все-таки выбрались, уснули на берегу и проснулись часа через два, и у меня страшно болела голова.

— Помню. Дальше я сам помню. Мы долго шли через лес к электричке и зверски хотели есть. В поезде мы сели играть в карты с какими-то парнями.

— Да, и парни были подозрительные. Я боялась, что будет драка. Мы выиграли у них рубля полтора. А когда приехали, на вокзале купили десяток пирожков с мясом. Шли и жевали. На нас смотрели, потому что мы были пыльные и растерзанные.

— Почему ты раньше не рассказывала мне, как я тонул?

— Это были мои воспоминания.

«А вода была холодная в то лето, — продолжал вспоминать Егор. — Со дна били холодные ключи, и вода стояла слоями, — теплый, прохладный, снова теплый и снова прохладный слой. И синяя короткая трава на дне озера. Она меня удивила больше всего: почему синяя?»

— А было еще что-нибудь, что я не помню? — спросил он.

— Было. Когда я однажды осталась у тебя — не в первый, а во второй раз — и ты все-таки уснул, а я не могла уснуть и почти до утра разговаривала с тобой спящим. И думала. Никогда я так не говорила и не думала.

— О чем? — спросил он и подумал, что вот этого он на самом деле не знает. — О чем ты думала?

— Это уже совсем мое, и тебе я не скажу.

— Почему? Хочешь еще кофе?

— Нет, лучше апельсин. Пополам, дай я очищу. Потому что ты вставил бы это в какой-нибудь рассказ — я тогда догадывалась, что ты идешь в эту сторону, — а есть вещи, которые хороши только в живом исполнении. Их трудно закрепить. Как у тебя с диалогом?

— Трудно. Его надо нагружать и уравновешивать, а это не всегда удается.

— Да, конструктивно он должен быть легким и чтобы выдерживал большие нагрузки. Нужны интуиция и чувство меры. А этому не научишься. Это от Бога.

— Давай покурим, а потом съедим мандарин.