Валерий Попов - Южнее, чем прежде [Повести, рассказы]

Город действительно был необычный.

Шершавые каменные плиты тротуара. Край одной плиты отколот, и под ней — пустота, какое-то темное пространство.

Старые дома. В нишах каменные люди с поднятыми вверх глазами и ладонями.

Тесно стоят храмы. Ярко-зеленые крыши. Засохшие сети плюща на стенах. Стук шагов расходится далеко, гулко.

Очень хорошие магазины с черным кафельным фоном витрин.

Но надписи! «Панчохи». «Шкарпетки». Все кажется, что это несерьезно, в шутку.

Во Львове грипп, и все продавцы в марлевых повязках, как хирурги. Но, видно, стесняются их, сдвигают.

Удивительный томатный сок — свежий, холодный, густой. Я гляжу, как опускается сочный красный конус, внизу выливаясь в граненый стакан. Немножко соли в пену, пена оседает, солинки тонут... Теперь пить.

Я ходил из магазина в магазин и все пил этот сок, и все думал, с некоторой иронией: «Нет ничего вкусней, полезней и дешевле томатного сока. Почему же мы не пьем его все время?»

Потом я снова ехал в поезде, поезд забирался в Карпаты, и горы волнами находили со всех сторон, высокие, белые, с размытыми вершинами, с далеким черно-зеленым лесом на склонах.

Здесь снова была зима, снегу становилось все больше, он свисал отовсюду — с веток, с крыш, с платформ. И продолжал идти. Вот проехали обходчика, он стоял, провалившись по горло в мягком снегу, только вытянув вверх руку с туго свернутым желтым флажком.

На станциях, сбивая с валенок и штанов снег, входили лесорубы, с тяжелыми, круглыми, кофейного цвета бензопилами «Дружба» на плече, с военными целлулоидными планшетами, в которых виднелись коряво написанные цепляющимся, брызгающим пером, расплывшиеся чернилами наряды.

Навстречу все чаще попадались платформы с перевязанными железными тросами бревнами.

И на станциях, насколько видно, все лежали тяжелые, ровные, с отскакивающими розовыми пленками, сосновые бревна.

И в Ясинях я сошел под визг электропилы и желтый свет опилок, летящих строго в одной плоскости и падающих на снег по одной прямой линии.

Я снял маленькую, темную, уставленную старой мебелью комнату. Оставив на полу все тяжелые вещи, я тут же вышел. Снег все идет, и тает, на асфальте месиво. В воздухе все бело, сцеплено, даже гор не видно. Прекрасная погодка.

Я опять поплелся на вокзал, глядя по сторонам. Да, одному-то мне здесь делать явно нечего. А они — приедут? Мало ли у них забот? Может, просто неохота.

Да нет, должны приехать. Только когда? И что у нас из этого получится? Вот что больше всего меня тревожит.

Я долго сидел на вокзале, пил пиво и смотрел через пыльные стекла, как сплошной грохочущей стеной прошел товарный — и оборвался. Потом, уже в сумерках, тихо въехал пассажирский, я видел только один вагон, остановившийся у окна. К вагону подтолкнули брезентовый шланг, навинтили куда-то внизу, между колес, и вдруг шланг мгновенно надулся, подпрыгнул с платформы и, надувшись, полустоял, — качали воду для чая. Из места соединения вода косо хлестала на платформу.

«Не могут поставить резиновую прокладку», — подумал я. Тут шланг сник, и его отвинтили и утянули.

Поезд постоял и медленно поехал. На платформе — единственный сошедший здесь пассажир. Я посмотрел на него мельком, отвернулся, потом снова посмотрел. Как одет плохо, тяжело... Некрасивые волосы, случайной длины... Озабоченность. Озирается... Как изменился! Я побежал через какие-то двери... и мы косо обнялись в маленьком темном коридорчике.

— Как здорово, что ты приехал! — говорил я. — Как тебе удалось, — с работой, и вообще?

— А-а-а-а-а! — сказал Слава, делая свой известный жест ладонью вверх, по которому я его совсем узнал.

Бухарестский, через Абдул-Сирет, проходил в три часа ночи. Мы сидели на скамейках, подремывая, и пропустили, как прямо к окнам подошел своими окнами красивый, как видение, освещенный изнутри неоном международный поезд. И сразу же в зал вошли несколько иностранцев — высоких, громкоголосых, в дымчатых очках.

Один, в порванном на рукаве замшевом пальто, отделился и направился к бочке с пивом.

— Шура! — вдруг закричал Слава, смело бросаясь на него. Тот вздрогнул, повернулся, лицо у него было заспанное.

— Ребята, — закричал он, очнувшись, — так вы здесь? Что ли, это и есть Ясиня? Ну, колоссально! Так надо быстрее за шмотками бежать.

Мы вслед за ним влезли в освещенный голубым светом уютный коридор, отодвинули мягко отъехавшую дверь.

Одна постель, — широкая, мягкая, полированный стол, розовый умывальник.