— То же и к нашей миссии относится? — поинтересовался я.
Он смотрел на меня некоторое время, в глазах его прыгали черти... Не сказать? Сказать?
— А! — Он, наконец, махнул крохотной ладошкой. — Ты лучше не думай об этом! Расскажи лучше, как наши там!
«Наши», как выяснилось, оказались здесь. Пока мы с ним ехали через Бруклин, по Оушн-вей, широкому бульвару (все прохожие в черных цилиндрах, с закрученными пейсами), выяснилось, что из наших общих друзей никого не осталось — в смысле, на невских берегах.
— И Вичка здесь? — Он то и дело бросал руль, хлопая по коленям. — И ты знаешь номер ее?
Некоторые интонации все же выдавали, что он долгое время жил не у нас.
Центр ностальгии многих русских, еврейских «наших» — Брайтон-Бич, темная улица под железной крышей, по ней грохочет сабвей.
Как выяснилось, это центр ностальгии и для меня. Как только мы вошли в ресторан «Людмила», недалеко от берега Атлантического океана, мы сразу оказались в восьмидесятых годах. Люди уезжали оттуда из-за неприятия той страны, того времени... И — о, парадокс — теперь та страна и то время есть только тут!
Лишь тогда — сердце мое вдруг сжалось — женщины наши были такими тучными, носили переливающиеся платья и высокие прически... и лишь тогда наши собирались в ресторанах вот так, целыми учреждениями, с директором и главным бухгалтером во главе стола... и так же таинственно гас свет во всем зале, и луч упирался в изогнувшуюся, переливающуюся радугой женщину, стоящую на руках... Акробатический этюд! Максимум эротики, что допускался тогда!.. Только тут это сохранилось.
И только у нас и только тогда, чуть выпив, все кидались в пляс под оркестр, колыхаясь роскошными телами. Теперь все это ушло, и нигде в мире я уже больше этого не встречал. И вдруг — живо!
Мы с Валерой таяли, оказавшись вдруг в нашей молодости. Но суровая реальность проступала и здесь. Лицо Валеры — растроганное, красное — вдруг приблизилось, и он произнес:
— Т-тебя... З-зотов в гостиницу п-поселил? Мой с-совет! С-сваливай от-туда! Н-не-чисто т-там!
— Ты имеешь в виду... в гостинице? — изумился я.
— М-мудак! Я им-имею в виду — З-зотова и всю его компанию. Мне, как л-лойеру, положено со всякой ш-шушерой дело им-меть, а т-ты держись подальше от них...
— А что? — Меня прошиб пот. Во влип! Да еще на чужбине.
— Я д-двадцать л-лет в России не был, но знаю, похоже, все лучше тебя! Это ж типичная п-пирамида перед тобой. Там л-лохов кинули, деньги забрали их — теперь тут изображают п-просвещенных меценатов... Давай лучше я тебя с настоящими людьми тут сведу! Саша Цаплин, компания «Надежда» — тот всерьез ус-сыновлением больных русских ребят занимается, по всей России мотается, вчера из Красноярска прилетел. Раньше помогал Джуди, теперь — сам! Все! Едем сейчас к нему!
— Так ночь уже!
— Я говорю тебе — отличный мужик! Едем!.. П-правда, я в Нью-Джерси, г-где он женился, не был у него... Разыщем!
И вот неугомонный Валера мчал уже меня в нью-йоркской ночи. Мы летели по бесконечному мосту над океаном, мост разветвлялся, переплетался с другими, и все это над океанской бездной! Валера неотрывно смотрел на указатели, но на какой-то один номер мы ошиблись, и вдруг оказалось, что мы с прежней бешеной скоростью мчимся уже обратно!
Валера выругался, и мы поехали ночевать к нему в Квинс.
Утром он с трудом растолкал меня. Мы всю ночь с ним пили водку и спорили — как когда-то, в шестидесятых, делали это сотни раз... Теперь это бывает только здесь. И думаю, редко — теперь уже нет в нас тех сил. Валера, однако, был бодр, даже в нетерпении подпрыгивал. Мы прошли с ним через милый зеленый райончик (часть Квинса, самая респектабельная) и сели на электричку.
Из подземного перехода мы вышли на Тридцать четвертую улицу, напротив огромной стеклянной Пенсильвания-стейшн. Америка казалась мне привычной, будто я уже долго жил здесь. Валера, однако, дрожал от нетерпения, торопясь все мне здесь показать.
Он вдруг схватил мою руку и стал подушечками моих пальцев гладить стенку подземного перехода.
— Ну? Понял?
— Что?
— Пупырышки нащупал?
— Какие пупырышки? А, да. Что это?
— Азбука Брайля, для слепых. Чтобы сами могли найти дорогу. Конечно, они могут спросить, но не хотят унижаться. Здесь не принято людей унижать! — Он гордо выпрямился.
— Здорово, — сказал я.
При выходе наверх, на солнечном углу, сидел здоровый, почти голый негр с какой-то табличкой на груди.
— Видел? Читай! — указал мне на него Валера.
Читать дальше