Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Цыпин расхохотался:

— Правильно... но как-то уж больно беспощадно! Восхищаюсь вашей жесткостью... и умом! Ну что... существуют такие люди?

— Ну, как вы сами понимаете: одним из самых циничных буду я.

— Конечно, конечно! — воскликнул он даже с некоторым облегчением... Если как я, то это еще ничего. Бывают хуже!

Вдохнув побольше воздуха, для начала, для разгона я пошла в отдел к Мите. Там я застала такую картину: лучшие умы в области физики атмосферы — Котин, Столкер, Дронов и Митя — сидели за бутылкой дрянной водки и пытались решить сложную математическую задачу: как разделить крохотную окаменевшую сушку на четыре части?

— Алена! Садитесь к нам! — вскочил галантный Столкер. — Только, к сожалению, угощение не ахти.

— Какой пример показываете молодежи! — Улыбаясь, я села к ним.

— А водка же прозрачная, и стаканы — прозрачные! Никто и не увидит, что мы пьем! — радостно произнес Митя. Вылитый батя!

— К сожалению, других задач в настоящий момент общество перед нами не ставит! — резюмировал Дронов, старый пьяница.

Бодро глотнув их дряни и слегка растрепав Митин чубчик, я вернулась к себе в офис, решив: все! Этот «Рим периода упадка на пол» надо брать на себя — иного выхода нет.

Первый покупатель самолета, к счастью, был совсем рядом. Я набрала всего две цифры.

— Гунечка! Зайди.

Теперь Гуня, наблюдая происшедшие со мной изменения, восхищенно трясет головой: «Надо же — что потерял!» Но я-то вовсе не собираюсь его терять. Антипатия не должна мешать способности трезво оценивать людей. Гуня, при всей его склонности к романтизму, диссидентству, а ныне к эзотеризму, человек удивительно практичный и цепкий. Еще в студенческих стройотрядах он сколотил «шарашку» и начал делать дороги — и успешно занимался этим по сей день. Плюс еще доходы от эзотеризма. Но то, как он глухо скрывает свои доходы, позволяет надеяться, что и самолетом он будет пользоваться столь же бережно и незаметно.

Другим «единственным и неповторимым», и тоже «под страшным секретом», стал Апоп. Когда-то они с Митей у Апопа в горах, используя установку «Град», «пропивали облака», предварительно продавая их съехавшимся на метеостанцию председателям колхозов. «А вон то облачко нравится тебе?.. Чистый Пушкин!»

Теперь слово «Пушкин» вряд ли можно произносить в горах так звонко. Население там разорено войной, но зато Апоп стал гораздо богаче.

— Вы разорили нашу страну! — воскликнул он, когда я завела речь о туризме. — Теперь вы должны привозить к нам иностранных туристов — наши курорты пусты!

— Ну давай — слетаем, посмотрим, — скромно предложила я.

Апоп ошалело посмотрел на меня:

— Ты можешь?

— Я все могу!

И вот опять, как когда-то, мы стояли на горячих плитах аэродрома, и над горизонтом в мареве плавали снежные вершины. Но жизнь здесь была уже не та — горячим кофе, душистым мясом уже не пахло. Пахло другим.

Апоп «заодно» нагрузил самолет довольно тяжелыми ящиками. Что бы там могло быть? Не оружие ли это? При его-то страстной ненависти к войне?

На следующий день, выйдя из почти пустой гостиницы, мы поехали на место наших прежних пикников, на берег реки. Плетеные шалаши с круглыми столами — срезами могучих деревьев — частично сгорели, частично обгорели. Мы молча шли по руслу высохшей реки. Темных зеленоватых гильз было под ногами почти столько же, сколько гальки.

— Ты думаешь — это понравится туристам?

— Мы все это уберем!

...По-моему, наоборот — еще несколько ящиков привез.

Мы подошли к белой вилле. Колонны были сколоты пулями.

— Здесь миллионеров будем селить!

К воротам подошли трое амбалов в камуфляже, обвешанные оружием.

— Этих мы уберем!

Те слушали его слова с легким недоверием.

Крутя ногами круглую гальку, перемешанную со звонкими гильзами, мы вернулись к машине и поехали в гостиницу, объехав на подъеме ржавый перевернутый бронетранспортер.

— Ты понимаешь, что «Аэрофлот» сюда летать не будет, — сказала я. — Надо тебе купить самолет.

— Нам, за нехорошее наше поведение, никто не продаст! — усмехнулся Апоп небритой щекой.

— Я продам, — произнесла я, чувствуя холодок ужаса.

— Сколько? — спросил Апоп.

Я назвала. Он не дрогнул.

— Но я надеюсь: это останется между нами, — произнес он так же тихо и страстно, как тогда в вагоне шептал: «Сними... пусть тело дышит!»

Боюсь, что его израненная республика так и не узнает, что у нее есть этот самолет!

Мы прилетели на нем обратно в Питер — и когда я спросила его, когда мы на его собственном самолете снова полетим к нему на родину, он задумчиво промолчал.