Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Однажды, не совладав с девичьим любопытством, я спросила у Мары за нашим утренним чаем, после того как Роже ушел:

— Ну и как этот... революционер?

— Какой он революционер? Он импотент! — яростно ответила Мара. (Видимо, по ее понятиям, революционер импотентом быть не мог.)

Я скромно промолчала, хотя знала, что импотент — понятие относительное. Все в наших руках.

— Кстати, займись им, маленько подработаешь! — сказала Мара.

— Спасибочки, — скромно сказала я. — Когда приступать?

Рай с милым Митей в шалаше мне уже слегка приелся — не Митя, но шалаш. Я была абсолютно уверена, еще на курсах, что мой французский до Парижа меня точно доведет. Идея превращения моего жалкого экспедиционного бюро в туристскую фирму брезжила давно. Знала бы я тогда, что мой французский доведет меня не только до Парижа, а гораздо дальше — почти до могилы! В бюро я сказала, что буду бегать по делам в городе (что было чистой правдой), и встретилась с Роже и его партнером Бертраном.

Три дня подряд я возила их в Усть-Ижору на фанерный комбинат, удачно переводя на классический французский пояснения мастера, состоящие в основном из непереводимых словосочетаний. Надменный Бертран был со всеми холоден. Маленький Роже с длинными воинственными усами тоже лаской меня не баловал, направляя всю страсть на фанеру.

Потом — на институтской, кстати, машине с мудрым водителем Ануфричем, любившим подхалтурить, — я отвозила их в гостиницу «Советская», где начала завязывать, кстати, знакомства в администрации, передаривая колготки, которые щедро дарили мне французы (как я позже выяснила, такими мелочами фирма снабжает их бесплатно, специально для подарков).

На третий день злой Бертран (не нравилась ему наша фанера) сразу вышел из машины, сухо простившись, а Роже задержался и вдруг спросил, не может ли он еще мною воспользоваться — разумеется, за дополнительную плату.

— Может быть, вы хотите в театр? — предложила я.

Роже глянул на меня с какой-то затаенной страстью, но страсть эта, оказывается, относилась не ко мне.

— Скажите, — проговорил он взволнованно, — а мы не можем посетить с вами сейчас... квартиру Ленина?

— Наверно! — ответила я.

Роже благоговейно ходил по ленинской квартире, слушая разъяснения старушки экскурсоводши по-русски (переводить я принципиально не хотела), тем более по-русски он немного знал. После Ленина он сильно растрогался, пригласил меня к себе в номер, но вместо грубых посягательств на мою честь часа примерно два открывал мне душу. При этом он испуганно поглядывал то на дверь, то на окно, то на стены — хотя ничего противозаконного, на мой взгляд, в его речах не было.

Он страстно рассказывал мне, что он человек маленький, всего лишь хозяин небольшой транспортной конторы, а по сути, он пролетарий и ненавидит эксплуатацию, особенно когда встречает ее в России, которая раньше казалась ему страной сбывшейся мечты трудящихся всего мира. Но еще больше, чем эксплуатацию, он ненавидит обман, когда под знаменами коммунизма и интернационализма некоторые занимаются грязными делишками! То был явный камешек в огород Мары. Оказывается, не так уж ладно они сотрудничали. И не воспользоваться этим было бы глупо.

— Тогда давай займемся туризмом! — предложила я. — Привози к нам в Россию туристов — разумеется, лишь настроенных прогрессивно. У нас, в стране трех, а теперь уже, кажется, четырех революций, есть что показать!

— Верно! — Роже вскочил с кровати, на которую мы, увлекшись разговором, случайно присели. — Прогрессивно настроенные люди всего мира должны видеть Смольный и квартиру Ленина!

— И не только это! — добавила я. — У нас есть много другого, не менее удивительного.

Однако, уехав во Францию, Роже как-то заглох, а когда я звонила ему, разговаривал как-то испуганно и отрывисто. Между тем идею турагентства я понемногу раскручивала — то было время, когда шустрым людям можно было все. Идея развала крупных организаций на мелкие родилась в чьей-то умной голове — так развалился и гигант «Интурист», — а иностранцы хотели к нам ехать, и кто-то должен был их принимать. Только Роже все никак не проявлялся, а мне почему-то казалось, что он и люди его партии должны ездить к нам чаще. Наконец я позвонила и просто сказала, что лечу в Париж, чтобы увидеть его. В ответ из трубки донесся какой-то странный клекот — то ли смех, то ли рыдание, то ли просто он чем-то подавился от неожиданности.

Он встретил меня в аэропорту Шарль де Голль, среди роскошных витрин... и это, пожалуй, была единственная роскошь, которую я видела в ближайшее время вблизи. Затем роскошь мелькала лишь вдали: шикарные улицы, женщины, выходящие из сверкающих ресторанов... Нам, коммунистам, все это ни к чему.