Валерий Попов - Запомните нас такими

Валера Молот — один из тех, кто вдруг исчез в пучине заграничной жизни, как нам долгие годы казалось, — навсегда. И вот — объявился, и в хорошем месте объявился! Понятно, что сильно волнуешься, когда возвращаются люди, ушедшие, казалось бы, навсегда. Что-то вроде возможности загробной жизни мерещится тут. Валера! Маленький, горячий, всегда чем-то взволнованный, говорящий, несмотря на сильное з-заикание, много и страстно — о том, о чем все мы говорили в шестидесятые, — о свободе, о невозможности дальше жить в тоталитарном обществе, о Пастернаке, Платонове, Бердяеве! Разговоры наши, в основном, оставались разговорами, и Валера, как и все мы тогда, выглядел восторженным балбесом. Но — человек сделал рывок, в отличие от других прочих, и теперь золотая доска с его именем сияет в одном из самых престижных зданий Нью-Йорка!

— Валерий Молот — один из самых известных адвокатов, — сказал издатель. — В основном, конечно, он помогает эмигрантам из России как-то прижиться здесь, пытается внушить им уважение к законам, что в России было не принято. Но здесь-то нормальные законы.

Я уже почувствовал, что им очень важно согласие с тем, что в Америке все лучше, и подобострастно кивнул.

Мы открыли двери и вошли в приемную.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — сразу распознав в нас русских, спросила секретарша, тоже явно русская.

— Не могли бы мы увидеть сейчас господина Молота? — осведомился издатель.

— Как о вас доложить?

— Скажите, что его хочет видеть Валерий Попов, — издатель выставил вперед меня, наверное, чтобы в случае отказа не подорвать свою репутацию: уж лучше мою. Какое значение имеет моя репутация здесь? Через два дня я уезжаю — а ему еще тут жить да жить. А мне — ничего. Тем более, получилось так, как опасался издатель.

Секретарша ушла и вернулась слегка смущенная:

— Извините, господин Молот не может сейчас принять господина Попова. Он просит зайти после шести.

Ну ясно — когда его уже здесь не будет! Мы молча поднимались в лифте. Да, навряд ли я повысил в глазах издателя мой престиж. Лишь восторженный идиот, остановившийся в своем развитии еще давно, может решить вдруг, что старое и ненужное знакомство может играть в Америке какую-то роль! Здесь все другое. Может, они в Америку уехали для того, чтобы избавиться от таких идиотов, как я. Все нормально.

Мы вошли в офис издателя на пятьдесят седьмом этаже, сели у окна и стали разговаривать о наших делах. Под окнами, как предгорья, громоздились небоскребы — вот идет гряда небоскребов пониже, за ними гряда — повыше, а вот самые новые, кажущиеся какими-то безжизненными в броне стекла и уходящие в небо. На крышах стареньких, невысоких небоскребов стояли большие черные бочки с трубами — как мне объяснили, с водой на случай пожара. Разговор наш шел туго. И это естественно: я сам только что убедился, что прежнее, российское не имеет тут никакой цены — так же, видимо, как и мои литературные произведения... здесь иначе все!

И вдруг дверь в комнату распахнулась и влетел Валера. Он почти не изменился, лишь слегка посеребрились его черные жесткие кудри, и еще — на нем был роскошный костюм и галстук. Но не изменилось главное — он был такой же горячий, безумно возбужденный и сильно заикающийся.

— В-валера! — он протянул ко мне свои маленькие ручонки. — Из-звини — с-сразу не в-врубился, что это т-ты! И вдруг — м-меня как под-дбросило!

Меня тоже «как подбросило», и мы обнялись. Потом я оглянулся на издателя: правильно ли мы делаем, не нарушаем ли законов поведения в американском офисе? Но в глазах издателя я увидел счастье: наконец-то что-то человеческое появилось в этом Каменном госте (имелся в виду я).

— Все! Пошли! Я забираю его! — безапелляционно, как всегда, проговорил Валера. — Сейчас я закончу с клиентом, потом я покажу тебе город, потом мы будем иметь обед.

«Иметь обед»... все же что-то иностранное появилось в его речи, но в основном он не изменился — лишь как-то перелетел с питерских улиц в этот небоскреб.

— Все! Сиди здесь и жди! — он усадил меня в приемной. Секретарша, видя, что мы вошли с ним в обнимку, улыбалась радостно и слегка виновато: не обижаетесь на меня? Да нет, все прекрасно! — я тоже радостно улыбался.

Все же наша питерская дружба значит кое-что и в мировом масштабе! За дверью слышались голоса. Глухая, сбивчивая русская речь клиента, потом пауза — и радостное восклицание Валеры: «Тогда мы сделаем так!» Потом долгая неразборчивая, виноватая речь клиента — видимо, он делился ошибками, которые он тут совершил. Пауза... и бодрое восклицание Валеры: «А тогда мы сделаем так!» Очень нескоро они вышли, счастливые и слегка распаренные. Крохотный Валера обнимал огромного клиента бомжеватого вида нежно и слегка покровительственно.