Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

Тут красиво забренчал колокол в домашней Петергофской церкви, и тысячи мощных водяных струй взлетели, просвеченные солнцем!

...Да, что-то жизнь меня волохает этой весной особенно сильно!

Однако через минуту поднялась с кресла, обошла все сувенирные ларьки, сняла с них оброк за привоз интуристов...

Светился рыжий янтарь, сиял черный Палех, и капли на ресницах добавляли ещё сияния.

— Мадам и месьё! — я звонко захлопала в ладоши. — Вит о бус!

Теперь надо ещё мчаться лесами-полями в якобы деревенский трактир «Подворье», где нас ждёт обед «а ля рюс» в сопровождении разудалых казачьих песен (в исполнении всё тех же мамы и сына).

В шесть часов вечера — как и было указано в записке — я шла по кладбищу на рандеву. Я была слегка пыльная после «Подворья» с бешеными плясками на вольном воздухе, дико растрёпанная — волосы шуршали по плечам — этакое дитя лесов, полей и огородов.

Уже знакомой тропкой я шла через кусты и вдруг впервые — сначала через томный запах — поняла: это не просто ветки, это сирень! Сжатые «кулачки» темные, местами — светлыми вспышками разжатые уже «ладошки». И вдруг так сжало сердце, что я чуть не упала. Какая страшная мысль: ведь мы с ним не были «во время сирени», ни разу даже не повидали её!

Посидев в каком-то отчаянии на скользком краю канавы, я наконец-то смогла разрыдаться. После нескольких глубоких вздохов, успокаивающих дыхание, я встала и пошла.

Начальство требует!

Я выдралась из кустов на простор, хотя простором это пространство с уходящими в бесконечность пирамидками не хочется называть.

В низких лучах заката на красной автотележке промчались, хохоча, свесив сапоги в глине, мастера лопаты.

Просеменили от ближайшей колонки два старичка с надутыми полиэтиленовыми пакетами, полными воды и света. Вот как приличные люди-то поступают!

Вошла в конторку — там как-то настороженно топорщились метлы, из-за стеллажа с папками доносился какой-то странный волнующий шорох. Сердце вдруг застучало: старый конь услышал трубу! Я кашлянула, и из укрытия, слегка покачиваясь и лениво придерживая пуговку на блузке, вышла «старший администратор Боброва», как гласила табличка на той же блузке. Губы её так набухли, а глаза были настолько не в фокусе и смотрели откуда-то из рая, что я даже заинтересовалась: что же там за «шпециалист» такой?

Я специально долго и нудно бубнила изнывающей Бобровой о каких-то потерянных бумажках, мужик за полкою явно маялся, переминался и наконец, потеряв терпение, решительно вышел. Ба, знакомые всё лица! Капитан Витя, который меня с Паншиным и вывез сюда!

«Надо же, как тесен мир!» — подумала я.

...Но оказался ещё теснее.

Все ещё с ошалелой покачивающейся Бобровой мы приближались к «объекту».

Надо же как разбередил девушку! Маленький, незаметный... но какая сила! ...Что-то ёкнуло в животе.

— Давно видели Эльзу? — вежливо поинтересовалась я.

— Давно? — покосился на меня. — Каждый день вижу. Всё маленьким меня считает!

«Всё... маленьким»? — уставилась, — ...мама его?

Парад мам! «Большой радостью» было недавнее появление Малгожаты Станиславовны — матери Макса! Кстати, полька и преподавательница французского в музыкальном училище. Так что до некоторой степени Алекс оказался и постоянным — во вкусах... Тесен мир! Она строго рассказала мне об Алексе: «всегда был честен и принципиален и сумел воспитать это и в сыне» — и обоими, кстати, она гордится! Интересно, это она была настолько прелестной — не замечала, что другие пришивают пуговицы её мужу... или то другая?

«Потом его перевели на Дальний Восток, без квартиры и вообще без каких-либо условий! И там он сошёлся с этой ужасной женщиной!»

...С какой именно, интересно? И неужели — ужаснее меня?

...И вот, значит, ещё мать?

— Так вы... сын Эльзы? — наконец с трудом выговорила я.

— Ну да! — он уставился на меня. — И его! — он кивнул в направлении нашего движения, — Ты что, ненормальная, что ли?

Нормальная. Но за вами не уследишь! Все вдруг поплыло у меня перед глазами... не хуже, чем у Бобровой!

Я вспомнила, как совсем, кажется, недавно на его меч, совсем уже готовый к бою, вдруг уселся комар.

— Стой! — вдруг завопил Паншин. — Не трогай его! Это ж значит — весна пришла!

Так для него и не пришла... И этот комар — единственная милость, которую имели мы от природы!

Наконец-то прояснился окружающий мир и — могила посередине. Я смотрела на неё и... улыбалась. Это мог только он! В самом неприличном месте могилы высунулся узловатый кривой сучок — с единственным — не фиговым, а кленовым листком! Спутники мои возмущенно (особенно Боброва) смотрели, как я улыбаюсь. А дрючок торчал задорно и как бы говорил: «Хрена два ты от меня отдохнешь!»