Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

Я тоже не возражаю, когда меня называют «комтессе» (графиня) Паншина. Можно сказать, даже трижды графиня!

...После оставления Петром Петроградской — теперь снова Петербургской — стороны она надолго пришла в упадок, здесь были в основном огороды и избушки рыбаков, потом стали появляться ремесленные слободы, напоминают о них лишь названия улиц — Монетная, Оружейная, Зелейная (тут же неподалеку, на Зверинской, зародилось и моё ремесло).

...В девятнадцатом веке эта сторона постепенно становится излюбленным местом проживания зажиточной буржуазии и модной богемы. (Например, Сурен.)

...Недавно была у Сурена. Напились и молчали, не упоминая — о ком, но прекрасно всё чувствуя.

...Господи! Да сегодня же двадцать восьмое мая — день рождения Паншина! Отсюда и категоричность той странной записки. А он, интересно, помнит или хотя бы когда-то помнил мой день рождения?!

Как-то он слишком бойко распоряжается с того света моим временем!!

...Вот и поругались!

Его сын Максим довольно настырно преследует меня своими «максимами» типа: «Всё или ничего! Так больше не может продолжаться! Мы должны или соединиться или расстаться!» Почему «или»? «И»!

Доступно объяснила ему, что приезжать сюда и «начинать борьбу» здесь ему не следует, потому как жить с ним половой жизнью, согласно венчанию, можем только в той епархии, в этой, — ни-ни. Можем слиться только в трудовом экстазе. Макс, влекомый инстинктом, надо сказать, раскочегарился и вот даже раздобыл и прислал сенаторов — правда, несколько пыльных. Как и он.

Недавно приснился мне сон! Вспомнив, я даже подпрыгнула в кресле, чуть не прошибла в автобусе потолок. И такой сладкий!.. Мы лежим с Сашей рядом, голые, и в таком блаженстве, какого даже таким мастерам, как мы, удавалось достигать лишь изредка. Он уверенно и даже небрежно гладит рыжего встрепанного котенка внизу моего живота, потом вдруг говорит, улыбаясь: «Слушай!.. Я позабыл же тебе сказать! У меня же ещё сын есть!» «Нет-нет»! Пружиной вылетаю из койки...

С отрешённой счастливой улыбкой проехала Ростральные колонны, белую биржу, круглый спуск к Неве и не произнесла ни звука!.. Ну, ничего!

Приказал похоронить себя в очках!

Твердо и сразу многим надёжным людям: «Только в очках»!

Шепоток — удивленный, нехарактерный для кладбища: «Почему в очках!» «Учудить напоследок решил!»

Тут, конечно, и привет мне, напоминание: «У тебя лицо такое добродушное в очках!» — «Оптический обман!»

Ну и ко всем — тоже его обращение (что покойникам вообще редко удаётся):

— А что такого особенного здесь происходит? Пач-чему и не похохмить!

Да... «Отдал дань всем эпохам»... Сыновьями! Но не собой.

«Ты знаешь, у меня же ещё сын есть!» «Нет, нет!»

А что это за мореман приходил — с приказом от него?

Мы застыли на высоте над широкими петергофскими ступенями, уходящими далеко вниз, к заливу; всё дальше и ниже уступы и каналы сияют золотыми скульптурами, а сзади нас, над крышей дворца, горит золотой купол домашней церкви.

Сенаторы вылезли гогоча, пошли вдоль обрыва по сувенирным лоткам.

Мы остались в автобусе вдвоем с Несватом. Он, как-то отрывисто глядя на меня, пошёл чистить салон.

Этот автобус мы практически украли, наобещав при этом золотые горы, у другой фирмы. У нашего автобуса разгерметизировалось и почернело заднее стекло — сенаторы, естественно, выразили протест... Пришлось уводить этот автобус с обещанием, естественно, вернуть как огурчик.

Несват вытаскивал пепельницы из спинок кресел, выстукивал окурки в целлофановый пакет, прыскал дезодорантом...

Потом вдруг с каким-то отчаянием, почему-то оглянувшись, подошёл ко мне:

— Знаешь (только не говори, что от меня слышала), что Рябчук собирается сделать с тобой?

— А? Слышала вроде, — скромно проговорила я.

Рябчук говорил тут недавно: «Ближайший год в основном на производство переходим, будем два сторожевика корябать, переделывать на туристские суда... А тебе зачем ржавчину глотать? Ты девка бойкая — хочешь торговое отделение в Гамбурге откроем тебе?» «Ой, а вдруг я не справлюсь»? — воскликнула я.

— Знаешь? — Несват глянул на меня удивлённо, хотел отойти, потом всё же остался, шепнул: — Операция «Отрезанный ломоть»!

— Как... «отрезанный»?

— Ножом. Делается наше торговое представительство... скажем, в Гамбурге — даётся отдельное название, отдельный счёт. Как бы для уюта, для рекламы, чтобы поменьше налогов. Ты набираешь товару на сотни тысяч долларов: печенье, кофе, ликёры, подписываешь счета. Весь товар, естественно, пересылаешь сюда. Потом тебе не присылают ни копейки! А телефон в офисе только что-то наигрывает, как музыкальная шкатулка. Потом дозваниваешься наконец. Тебе говорят: «Какие деньги? Мы с вашей фирмой, нечистоплотной на руку, порвали ещё год назад, вот документы!» И ты остаёшься!..