Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Чем?

Всё же на выпивку, а не на наркотики!

— Взяли в какой-то театральной студии... Значит, какая-то капля истины в Настькиных показаниях есть?

— ...старинные костюмы.

Запнулась. Ну-ну, не стесняйся! Что уж такого ужасного может быть в старинных костюмах?.. Может, оказывается!!

— И стоят у фонтанов. Изображают Екатерину и Петра, предлагают сфотографироваться!

— Да...

— Причем вызывают лишь хохот! Дородная Настя — очень она растолстела — и маленький «Петр Первый», до плеча всего ей!

Да. Вот это «театр»!

— И... фотографируются с ними?

— Только если кто хочет поиздеваться!

— Ну спасибо тебе.

Ушла, несколько ошеломленная. Ждала рыданий? Это потом.

Эх, Настя! Спасла Кольку? Погубила себя! И без него бы погибла.

— Привет, Настюленька! Как дела?

— Нормально, — несколько настороженно произнесла: с чего это я такой веселый?

— Хочу похитить тебя.

Долго кашляла. И выкашляла всё плохое. Спросила радостно:

— А куда?

— А в Елово! Хочешь? Кузя зовет.

Елово для нее — «место обетованное». Последнее, наверное, что еще светит ей!

— Хочу!

Отлетели — и Колька, и псы, и бутылки! Ура!

Кузя — в беде. Настя это любит — покровительствовать.

— Ну что, Кузярушка, бедный?! — взъерошила поредевшие его кудри.

Чего он тут сидит? Если вспомнить классику (а почему бы ее не вспомнить?), ходит в заброшенном Доме творчества, как всеми забытый слуга Фирс посреди загубленного «Вишневого сада»! Кто только здесь не хаживал! Лучшие умы! Разве что кроме Чехова — все писатели жили. И Кузя как бы это хранит — почти каждый день приходит с дачи, «подправляет» гнилье.

А вокруг самостийная стройка идет! Самосвалы грохочут. Растут глухие заборы. Всё в сизом чаду!

Снесли угол нашей ограды, и глубокие грязные колеи идут через сад, где мы когда-то гуляли, предаваясь высоким размышлениям.

Но умам нашим недоступно: что строят? Говорят, самую высокую резиденцию. Зачем она им в этой глуши? Бетонные стены поднимаются со всех сторон. Испуганные дачники сгрудились здесь — иногда выбегают, стоят в колеях. Но самосвалы, эти циклопы (стекляшка-кабина сдвинута вбок), словно и не людьми управляются, за сизыми стеклами их не видать.

Пропадет Кузярушка здесь! Алка давно на него рукой махнула. Но Настька — ожила! Румянец появился, засияли глаза.

— Давайте Тимчику позвоним — он снимет!

Тимчик теперь телебосс!

Какой-то фургон через сломанный забор прямо под окна подъехал. Ничего уже не боятся! Выбежали, чтобы ругаться, и тут увидели надпись: «Телекорпорация!» Причем — прогрессивная!

И Тимчик наш вышел!

— Ну что — попухаете? Молодец, Настька, что позвонила! — глянул на череду самосвалов. — Распоясались тут! Привет, папа!

Впервые такое — Кузе!

Я тихо оставил их.

Жора позвонил, лучший друг!

— Чего там в Петергофе творится у нас? Мутно чего-то. Съездим давай. Я думаю, — он добавил язвительно, — Колька отыщет свою жену? Надо решать это дело.

Да. Это дело надо решать. Убедился, как только вошел. Горы заплесневелой посуды, отходы все на полу: хоть зажимай нос! По идее, мать, то есть Нонна, должна была с этим разобраться, но с порога на нее, вошедшую первой, в родовое свое гнездо, кинулись остервенелые псы, скаля клыки! Да она и без псов бы не справилась, ослабела совсем! И среди всего этого ада — несчастный Колька.

— Та-ак! Ясно. — Сима губы поджала. — А где же Настенька наша?

Давно ее никто так ласково не называл. Колька, набычась, молчит. Как мужу ему похвастаться нечем.

— Прибери тут хоть немножко! — брезгливо Жора сказал, но не Нонне, а Симе. В своем нежно-бежевом костюме даже не сел.

Сима загромыхала посудой. Нонна, уронив руки, сидела на табурете, словно всё это ее не касалось. Сознание ее улетает. Но эта беда — отдельно, не будем мешать ее с той, ради которой приехали. Не давай двум несчастьям объединиться! «Подходите по одному!»

Сима брезгливо разгребла угол стола. Сели. Даже псы замерли, чуя, видимо, опасные перемены в своей судьбе.

— Они что, прямо здесь гадят? — Сима сморщила нос.

У псов забегали глаза. Да, только что по очереди справили нужду. Так что расхотелось тут ужинать, хотя кое-что привезли. Может вытошнить.

И вдруг — свежее дуновение. Распахнулась дверь, и явилась Настька. Свежая, сияющая. Залюбовался. Что значит — хорошая жизнь, на свежем воздухе! Всем рассеянно кивнула, пребывая приятными мыслями где-то там.

— A-а. Явилась. Разложи тут! — Жора сунул ей сверток. Колька ушел на кухню за ней: видно, сидеть с нами в такой обстановке мучительно, лучше скрыться. Донесся громкий шелест пергамента и даже приятные запахи — увы, не перебившие вонь.