Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

Упаковали меня вместе с моими героями. Большая честь. Ну а где бы ты хотел сейчас быть? Отдельно? Так не напишешь никогда.

Привезли, что характерно, не в отделение, а в какой-то спортивный ангар. Сердце мое упало. То есть эта работа у них не надоевшая, обыденная, а сверхурочная, видать, неплохо оплаченная — так что будут работать с душой.

Характерная деталь: тут же в этом бункере спортивные тренировки шли. Лысые мордовороты штанги толкали, другие настойчиво, обливаясь потом, гребли на условной железной лодке, не отвлекаясь на наши крики и стоны, которые вскоре тут раздались. Но этих еще можно понять: им вскоре, возможно, точно такая же работа предстоит — чего отвлекаться?

Более поразительно, что девочки-ангелочки с обручами и лентами танцующие под музыку Чайковского, извлекаемую из белого рояля интеллигентной очкастой женщиной, тоже не обратили ни малейшего внимания на побоище, что нам учинили тут. Решили, видимо, что это какой-то турнир по боям без правил и со связанными руками у одной из сторон, по моде времени. Афиши такие висят. Характерно, что и исполнители вовсе не тушевались, даже милицейская форма не смущала их — наоборот, как бы подчеркивали жестокость и цинизм. Да, милиция тут полностью переменила ориентацию! Тоже напоминает какой-то фильм. “Из всех искусств для нас важнейшим является кино!”

— Ну что, сука? Скоро ты уберешься отсюда? — волосатая лапа сжала Пекино горло.

— Зоя! А давай стоя! — смело Пека прохрипел.

Удар! И тут же — божественное “Лебединое озеро”. Вынесло все оно! Похоже, что при такой всеобщей терпимости нам хана.

Но голос все же раздался. Сначала гулко хлопнула крышка рояля, струны отозвались.

— Вы долго еще? — строго произнесла аккомпаниаторша. — Вы мешаете нам! У нас мероприятие. Найдите другое время.

— Сейчас, Софья Павловна, — главный глянул на часы. — Уже заканчиваем.

Видимо, работа тоже почасовая. И корячиться хоть минуту лишнюю, да еще на сверхурочной, никто не собирался. Это и спасло…

Для бодрости зашли в гараж, допили. Главное — бодрости не терять.

— Ну все, — я сказал Пеке. — Пора сдаваться властям.

Под властями я, ясное дело, Инну подразумевал.

По дороге еще купили елочку у ханыги.

— С материка привез! Недешево обошлась.

Пека и не скупился: Новый год!

— Упала консоль, — так Пека ей наши травмы объяснил. Я гордился им! Что значит специалистом быть. Консоль! Сдержанно и емко. И ничего больше можно не объяснять: дилетантам бесполезно. Как художник слова, восхищался и одновременно сладко погружался в сон.

— Не спи! — звонкий голос Инны, спасительный луч. — У тебя выступление через полчаса!

Да, емкий вечерок! Сел. Пока что еще не встал. Но все уже слышал и многое понимал.

Я глянул на Пеку, спавшего на соседней тахте.

— Он так ждал тебя. Если б не дурацкая забастовка эта! Увольнять его ребят стали. Ну, оболтус этот: не брошу своих!

Я четко встал. Тоже имею принципы. Пропьем все, но профессию никогда. Пора и мне в мой забой!.. Последние годы я по сути тоже, как Пека, в яме сидел со своим верным пером (кайлом), упорно не прерывая работы, — когда на поверхности проносились ураганы, сметающие все… Устоял? В смысле — усидел? Высидел свое? Сейчас проверим!..

Ровно через полчаса, с прилизанными мокрыми волосами, с изможденным высокоинтеллектуальным лицом был уже за столом в избе-читальне, шуршал листами.

Публики небогато — но к этому тоже привык. Закалился. Или задубел? В общем, выдерживаю. К тому же — елочка, свечи создают уют.

Читал.

— Я к Сущаку!

— Его нет, — произнес охранник, перегораживая мне дорогу.

— Но мне назначено. Вот написано его рукой: “Семнадцатого в шестнадцать часов”!

Я все не мог еще избавиться от спеси, навеянной, вероятно, тем, что друг подвез меня к нотариальной конторе на ослепительном “Вольво”. Но здесь, судя по габаритам цербера, меня быстро приведут в чувство.

— Разрешите!

Гонор, однако, не проходил. Я смело попытался сдвинуть охранника, хотя легче было сдвинуть стенку. Но! К удивлению моему, он вел себя сдержанно и даже в какой-то степени скованно — словно не знал точно, как себя вести. А говорят еще, что жизнь наша становится жестче. Наоборот! Я, как писатель-оптимист, всюду нахожу радости, даже в нотариальной конторе. Это мой долг.

— А что за дело у вас? — спросил он, нерешительно потоптавшись.

— Наследственное.

— Он вел?

— Что значит, вел? Где он?