Валерий Попов - Нарисуем

Глава 1. Проигрышный билет

– Вот про некоторых молодых говорят: «Уж пусть лучше пишет, чем пьет!» Но тебе я скажу так: лучше пей!

С таким напутствием я вошел в литературу. Конечно – не лучший старт. Маститый поэт (седые редкие космы струились на воротник вязаной бабьей кофты) с удивительным терпением слушал скучные, благонравные стихи, временами внезапно кивая (или просто падая в сон?) – и только при моих стихах ожил. И даже руки стал потирать: вероятно, решив сказать что-то хорошее. И сказал!.. Что – вы уже знаете! То есть – я уже «хватил шилом патоки» литературной жизни (приведенным выше эпизодом дело не ограничилось). И, уже понимая, что мучиться тут всю жизнь, решил параллельно заняться чем-то полегче – для отдыха и, как это ни парадоксально звучит, – для денег. Как говорил мой мудрый отец: «Лучший отдых – это смена работы». И я решил поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Все знали тогда, что из всех сфер (кроме криминальных) самые большие доходы в кино, и там же восторженная любовь женщин и зависть мужчин.

– Попов.

– Я.

Ежов, великий сценарист, тяжко вздыхая, смотрел на листки моего вступительного этюда, потом – на меня.

– Выглядишь моложе, чем по анкете…

– Я и есть моложе! – бодро ответил я.

– Хорошо пишешь.

Ура! Я знал, что найдется гений, который оценит меня. И нашелся. И главное – где!

– Привык, видно, первым везде быть!

Как догадался? Кроме школьной золотой медали, я ничем, вроде, себя не выдавал…

– А вокруг себя не видишь никого.

Опять прав! Что значит – гений. Но мне гениальность его, похоже, боком выходит. По длинному багровому лицу мастера стекали струи… страдал. По виду это походило на обыкновенное тяжкое похмелье, но по сути – это он переживал наши несовершенства… Конец?

Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня – правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.

– …А если заклинит, трос всегда перекусить можно – не вопрос! – сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?

– А сплести новый – два пальца…

Речь оборвалась. Я поднял голову.

«Нет, – понял я. – Здесь!»

– Хватит! – донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. – Рабочую жизнь ты знаешь… но писать тебе бог не дал. А без этого – сам понимаешь.

Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.

– А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! – вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет – вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!

Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета – потерянный день.

– Берешься?

– Да!

Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.

– Железно?

– Абсолютно.

Ежов уже по-новому поглядел на меня.

«Нет добросовестней этого Попова!» – говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна, но говорила почему-то с тяжелым вздохом.

– Вдруг откуда ни возьмись… – донеслось сверху. Это «спасенный» так прореагировал! Конечно, все, включая, я думаю, Сысоеву, знали неприличное продолжение этой присказки. Договорит? Тогда даже я не смогу ратовать за его зачисление… В этот раз пронесло – продолжения не последовало.

– Ну-ну! – произнес Ежов. От его сонного оцепенения не осталось и следа. – А не горячишься? Этого я знаю! – Он смело глянул наверх. – Хомут еще тот!

– Погодите, Валентин Иваныч, раздавать хомуты! – проскрипела Сысоева. – Товарищ Маркелов не принят!

– Ну? – обратился к непринятому товарищу Маркелову шеф. – Ты как… насчет этого? – в мою сторону кивнул.

– Нарисуем! – просипел тот.

– Вы слишком добры, Валентин Иваныч, но расхлебывать-то потом нам!

Расплывшиеся было черты Ежова вдруг обрели четкость и силу.

– Здесь пока что, Маргарита Львовна, окончательные решения принимаю я! Идите, оформляйтесь! – Он махнул опухшей ладошкой цвета свекольной ботвы. Этой рукой он написал «Балладу о солдате» и теперь ею же открывал калитку нам!

И небеса не остались безучастны – вдруг с оглушительным грохотом отхлопнулась форточка, и в пыльную душную аудиторию влетела косая завеса золотого дождя… после чего форточка так же гулко захлопнулась. Хватит пока.