Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

Митя наконец-то увидел меня и смотрел изумленно, словно его осенило.

“Ну? — меня прошиб пот. — Тебе предлагают руку! И сына! Так что же ты?”

— А Пека как? — пробормотал я.

Подошел Пека с идеально завязанным шнурком.

— Ну вот, завязал, — произнес он как-то даже робко. Да, жизнь пообломала его. Как и каждого… но заметней на нем.

— Все! — Она его чмокнула. — Пиши! Приказ придет скоро. Гумилов не подведет. Обязан как-никак нам. Как только тебя назначат — бухгалтера гони! И вот этого — тоже! — шутливо, а скорее серьезно, ткнула в меня.

Подарить Мите книгу свою “Похождения двух горемык”? Но теперь-то зачем?

— До свидания, папа, — скованно Митя произнес. Мне лишь кивнул… А чего бы ты хотел, “за такие деньги”?! Стрельнув галькой, “рафик” уехал.

— Ну что, — банку приподняв, Пека глянул на подруг-пиявок. — Пошли подыхать?

Ко мне он со столь заманчивым предложением не обратился. Но куда он, туда и я. Красавицы-смертницы грациозно изгибались в банке, временами увеличиваясь, как под лупой, до размеров змеи.

— А ты не хочешь поставить? — Пека вдруг предложил.

— Угощаешь?

Во, коррупция началась!

— Хочу, чтобы твоей крови попили, — разоткровенничался он. — Может, тоже помрут. Может, они сами отравленные, в реке этой? — с надеждой глянул на мутную гладь.

Да, сразу высокую должность я ухватил: испытатель пиявок!

В низеньком флигельке за буйными зарослями крапивы поставили банку с пиявками на зарешеченное окошко. Банка увеличивала, как линза, и красавицы наши развевались там, как черные флаги.

Из клетушки с тряпьем вылез заспанный “фершал”, хитрыми глазками-васильками смотрел на нас.

— Вот ему поставь! — Пека, как римский император, указал на меня.

— Так посторонним только с вашего приказу пиявки делать?

Видимо, это была одна из главных статей его дохода.

— А ты еще не понял, кто перед тобой? — Пека выпятил грудь.

От пиявок спина вздрагивает — холодные, брр! — потом они начинают жечь. Когда встаешь, слегка качает от слабости — вспомнил: как при малокровии в детстве. Я много бы дал, чтобы и мои пиявки сдохли тоже, но мои снова резвились в банке, а Пекины — безжизненно отвалились от него. Да, от такого соавтора не уйдешь! “Фершал” уложил их в картонную коробку, похожую на гробик, и, задумчиво почесывая нос, поглядывал на нас. Мол, когда уйдете-то? Мы молча встали с липких кушеток.

— Все, поздняк метаться! — Пека с окна схватил банку с оставшимися пиявками, размахнулся… но творить безобразия в рабочем помещении директору ни к чему. — Идем.

— Куда?

Куда — неважно, важно успокоить его!

— В болото их!

— Но они-то виноваты чем?

Спокойно, спокойно!.. У меня нервов нет. Проблемы лишь у других — должен их устаканивать.

— Может, кому другому пригодятся? — предположил я. Аргумент подействовал. Пека поставил банку. Часть гуманизма все-таки проявил. И “фершал” оживился.

— Там, — синея глазками, произнес, — ждет один…

— Разберусь! — отчеканил Пека.

В сыром садике на скамейке развалился мужик. К блаженству готовился: щурил глазки, сладко почесывался весь. Рубашка на пузе распущена. Ботинки на голую ногу, без шнурков… даже завидно. Вольготно живут! Увидел нас — и глазки сразу сделались стальные.

— Вы хто?

— Курортную книжку! — Пека неподкупную руку протянул.

— Так мы с Трофимычем…

— Забудь про него! — это я рявкнул. Тоже “заступил”.

— Что там у тебя? — Пека строго указал на мешочек возле ботинка. Мешочек был поднят.

— Сушеный снеток.

— Сыпь. У тебя есть во что? — Пека ко мне обернулся.

— А то!

Я тоже понимаю свой пост. Как чувствовал: уходя с виллы, пакетик захватил. Урвал я его на одной литературной премии… то есть премия другому досталась, а я зато пакетик урвал!

— Шурши, шурши! — нагло говорил Пека, когда тот вопросительно прерывал сухую струйку. Коррупция полным ходом пошла! — Ладно, иди. — Пека наконец насытил свой взгляд. Взяткодатель ушел в пиявочную. — Да… — Пека зачерпнул горсть, пристально вглядывался в рыбешек, решив, видимо, внести лирическую составляющую. — Первая моя еда! Голодно жили, а у соседки в сенях стоял мешок снетков. Зачерпнешь на ходу — и после хрустишь полдня. Солененькие! — напряженно всматривался в эти сушеные запятые. Лицо его исказила мука. Видимо, никак не удавалось ему найти тут свое оправдание. — А эти… злые какие-то! — подбросил их на своей мозолистой ладони. Стыдно в глаза глядеть снеткам!

— Ну почему? — проговорил я. — Вот этот, глазастенький, вроде бы ничего.