Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

– Так, отставить ржать, – вальяжный, почти сонливый тон дяди выдавал его укуренное состояние. – Короче, история... Был у нас в части один негр, черный, как зола, и звали его Эмилем, как Золя... Вероятно, в наших кулинарных техникумах плохо преподавали французскую литературу, потому что посмеялся над дядиным каламбуром только я. – Дядя, но он не был черным. – Я тебе дембельский альбом покажу, сам увидишь – черный, как смоль, – дядя закряхтел. Я отлично помнил его дембельский альбом, переплетенный пурпурным бархатом, украшенный золотыми вымпелами – ни на одной фотографии там не было негров. Даже игрушечных. – Ну а в чем история-то? – спросил Орангутанг, видно, заскучав, от своего скудоумия. Если бы дядя тогда начал рассказ о том, что он с черным Золя воевал во Вьетнаме, где негру оторвало правую ногу, и ему пришили другую, но только левую, потому что черных правых не было, а от белой он отказался, боясь, что у его жены после этого родятся тушканчики... Всему этому Орангутанг бы поверил, но дядя уже так хохотал, что я даже заволновался, не приступ ли астмы у него. Вдруг в зале раздался какой-то глухой звук, и одна их официанток тревожно защебетала – с кухни слов было не разобрать, но стало ясно, что случилось ЧП. Орангутанг и Кусочник тут же соскочили и поспешили на "место происшествия". Они наверное немного расстроились, когда увидели в зале не слона и даже не его призрак, а всего лишь упавшую в обморок официантку. Я вышел в зал, когда услышал голос менеджера. К тому времени ктото уже успел отыскать в ресторане нашатырь: пострадавшую посадили на стул и стали приводить к жизни. Посетителей в ресторане, как, впрочем, и всегда в это время, не было; менеджер подбежал к двери и повесил табличку “закрыто”.

Я подошел, посмотрел на тело, которое нарушило корпоративный покой – никогда раньше не видел эту девушку. На ее бейджике я прочел "Лия", и мне по непонятной ассоциативности представилось море. Голова ее была опущена, и я присел, чтобы разглядеть лицо. Лия была некрасива, но с горы моей фантазии уже соскользнул снежный ком, и лавину было не остановить: я представил, что Лия умирает, и все суетятся, кто-то плачет, кто-то вызывает скорую, а я беру ее, несу к машине, на которой только что привезли замороженную рыбу, кладу рядом с собой в кабину и увожу к морю. От Казани до моря столько же, сколько и до неба, так что я довожу Лию до Волги и вру, что это море; Лия умирает у меня на руках, и, только она закрывает глаза, как... на лицо ей падает птичья какашка. Да, будь она чуть красивее, мои фантазии, может быть, окончились чуть раньше. А так – по-чеховски трагичный финал – я чуть не рассмеялся. Тут Лия очнулась – толи подействовал нашатырь, толи она прочитала мои мысли и решила еще пожить – огромными глазами она смотрела на всех нас и, как рыба, безмолвно открывала рот. А Орангутанг с Кусочником стояли и продолжали спорить о том, что могло стать причиной обморока – в белых поварских одеждах они даже были похожи на врачей, только вот эти дурацкие колпаки... В общем, оказалось, что девушка просто страдала гипертонией, а в тот день – еще и похмельем. Как резюмировал бы дядя, гипертония плюс похмелье равняется обморок; Лию отправили домой. Сразу после этого наш ресторан посетила пара. И сразу после этого – еще одна, что было просто аншлагом для пятничного полдня. А уже сразу после этого ко мне подошел менеджер и попросил надеть форму официанта. Я мысленно прикинул: обе профессии – что помощник повара, что официант – стоят примерно одинаково, если считать по очкам писательского опыта... Но официантом мне до этого быть не приходилось – я согласился.

Моя худоба меня выручила – блузка Лии висела на мне, как на вешалке, и поэтому не было заметно, что она женская. А от переодевания в форменную юбку менеджер меня освободил – он просто отдал мне свои брюки, взамен на мои джинсы. – Здравствуйте, – сказал я и положил меню на стол. – Ага, – произнес мужчина с проплешиной. Очевидно, если бы разница наших зарплат была больше, чем в пять крат, то он не ответил бы мне вовсе, а так – пришлось окропить меня междометием. Я не мог разобрать, чьих черт в этом стареющем говнюке больше: пингвиньих или пеликаньих. А эта его фифа... Когда я работал маляром, от одного сварщика я слышал слово “краля”; тогда я думал, что он называет так всех женщин, но теперь я понял – вот она краля, настоящая и в своей блядской рафинированности даже исключительная. Плешивый разглядывал меню и комментировал каждое блюдо, давая понять крале, что в ресторанах он бывает до зевоты часто. Я уже развернулся, чтобы отойти до тех пор, пока его пингвинье величество не окрикнет меня своим пеликаньим "эй" – но он остановил меня раньше.