Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

– Почему ненавидишь? – Потому что его все время затапливает. – Зато во время пожара можно из окна выпрыгивать. – Это – да. Но хоть бы один пожар, так нет же – Бог только потопами балуется. В дверь позвонили, я посмотрел в глазок и увидел синюю кепку. Я знал, что такие кепки носят работники ЖЭКа, но частые визиты незваных гостей приучили меня спрашивать “кто”. – Сантехника вызывали? – ответил мне грубый голос из-за двери. Мне сразу вспомнилось, как, будучи совсем маленькими, мы “вызывали” каких-нибудь жвачных гномов и прочую нечисть. Свечка, зеркальце, блюдце с водой, карты, фломастер – я представил, что из раковины хлещет вода, а Вероника, склонясь над всем этих “магическим” барахлом, бормочет: “Сантехник, приди, сантехник, приди, приди, сантехник”. Забавная получилась картина. Впрочем, с такой безалаберностью работников ЖЭКа в пору уже было бы обращаться к шаманизму. Я открыл дверь и увидел что-то и впрямь похожее на гнома. Да, голос сантехника сантиметров, наверное, на сорок был более угрожающ, чем сам сантехник. Кривоногий коротышка, он с порога бросил на наше болото оценивающий взгляд и, немного помявшись, решил-таки снять обувь. К запаху канализации прибавилась теперь вонь его ног, причем два этих сквернейших запаха не перебивали друг друга, но рождали новый неповторимый букет. Сантехник прошел на кухню – Патрик облаял его со своей полки, ему явно хотелось спрыгнуть и вцепиться в синюю штанину коротышки. Но тот стороной оплывал обувной остров Патрика, глядя на пса с надмением, что, в общем-то, понятно – Патрик ведь был единственным в этой квартире, на кого сантехник мог смотреть свысока. – Вы что ли не знаете, что эту штуковину надо в первую очередь подкручивать?! – синий карлик открыл дверцу под умывальником.

– Нет, – ответил я. – А вы знаете, что в Техасе есть такой город СанТехнико? – Как же вы не знаете? Ее сразу нужно подкручивать. В первую очередь! – сантехник меня не слышал, он, видно, работал только на исходящие вызовы. Как таксофон. Мы с Вероникой продолжили вычерпывать воду в то время, как сантехник колдовал под раковиной. И тут я случайно заметил на его коричневом пролетарском пальце перстень. Тот самый – фамильный с римским профилем. Я пригляделся: это точно был он. – Извините, – я дотронулся плеча сантехник, тот обернулся. – А? – молвил он. – Вы по карте искали? – спросил я, указывая на украшенную перстнем руку сантехника. – Кого? – Перстень. Сантехник промолчал, я переспросил, но тот снова не ответил мне – он был уже слишком увлечен дерьмом. Спустя три часа нам удалось-таки вычерпать всю воду; пришлось открыть все окна в доме, чтобы проветрить квартиру от зловонного запаха и подсушить полы. Я хотел немного поиграть на гитаре, но “водные процедуры” настолько меня измотали, что я так и рухнул с гитарой на диван. Лежа на боку, я с закрытыми глазами играл недавно подобранное соло из песни blur “you’re so great”, но из-за причудливой позиции у меня получался какой-то плохой джаз. Этакий музыкальный скетч: “Как играл бы Гилмор, если бы Уоттэрс превратил его в краба”. Валяться на диване почему-то тоже было изнурительно, я поднялся и пошел в спальню. Вероника лежала перед телевизором и щелкала пультом; я присел на краешек кровати и, не имея сил сопротивляться, поддался чарам зомбо-ящика.

– Смотри, это Вайнз... Крейг клевый, – увидев на одном из каналов клип The Vines, Вероника тут же прибавила звук. – По-моему, это всего лишь один из многочисленных сорняков на могиле Nirvana. А Крэйг... ну есть в нем какое-то обаяние, присущее, впрочем, всем творческим наркоманам. – Он не наркоман, – возразила Вероника. – Ага, а у барабанщика Def Leppard три руки, – Вероника с ее indieограниченностью, само собой, не поняла шутку. Ленчик бы точно посмеялся, – подумал я. – Кстати, надо бы съездить к нему, скажем, завтра... и обязательно взять кассету Black Sabbath. Мои миссионерские мысли рассеялись, как звезды с приходом зари, когда я увидел, проступающий сквозь майку Вероники сосок. Я хотел было пойти в туалет и предаться самосексу, но потом решил, что как-то глупо онанировать на девушку, которая лежит у меня за спиной. Не то, чтобы я собрался накинуться на Веронику со своей одиннадцатисантиметровой дубинкой – нет, мне просто показалось глупым онанировать на нее в тот момент. Да и вообще настроение ни с чего сделалось сопливым. Я почувствовал себя одиноким, и мне вдруг захотелось, чтобы какая-нибудь милая девушка меня съела. В прямом смысле: прожевала и проглотила – так чтобы даже в унитаз потом нечего было смыть – главное, чтобы от огромной любви. Да, за двадцать два года воздержания я стал настоящим платоническим извращенцем. У меня давно была полумечта, полуфантазия: рождество, какой-то лондонский парк, чуть снега, много гирлянд, мы с абстрактной Любимой идем по аллее и вдруг видим посреди парка невысокую сцену, а на ней играют какие-нибудь Coldplay. Мы дослушиваем песню и в одно мгновение просто испаряемся, оставив на земле только пару шарфов да две пары варежек. Наверное, это глупо и пошло, но мне почему-то казалось, что лондонский парк, рождество, попсовенькая британская группка и любимая девушка в совокупности дают то, пережив что, можно и умирать. Теперь я представил все это, только вместо абстрактной Любимой – Веронику. Да, она на эту роль подходила явно лучше, чем Карина – та весь Coldplay со всеми гирляндами в гробу видела, как и все, что не видела по MTV. И все-таки как она может, – терзал я себя, глядя на Веронику, – спать с моим отцом, заскорузлым менеджером?!.. он же смотрит реалити-шоу и вот-вот в последний раз поменяет паспорт! Осознав свое тотальнейшее непонимание людей и жизни в целом, я встал и направился в свою комнату. – Подожди, сейчас будет клип Arctic Monkeys, – Вероника дернула меня за штанину. – У меня есть дела поважнее, – спародировал я отца. Гитара меня всегда успокаивала. Но, взяв аккорд, я обнаружил, что она расстроена. Вторая струна расслабилась. Я начал подкручивать колок – все равно фальшиво; подкрутил еще и еще – звук не менялся. Вдруг первая струна рассекла воздух у самого моего подбородка и повисла, издав при этом звук унисонный моему атональному настроению. Оказалось, я крутил не тот колок. Сидя на диване с гитарой в руках, я посмотрел на Патрика. Он лежал с закрытыми глазами, но в ту секунду почему-то открыл глаза и тоже посмотрел на меня. – Патрик, ты же сгусток шерсти и апатии, – тихо сказал я ему, но он, видимо, ждал, что я позову его гулять, и, разочарованный, отвернулся. Вторая расстроена, первая порвана, – захотелось разбить гитару, но совсем не было сил.