Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

– Вероника. – Спасибо, что не просишь называть тебя мамой, – сказал я, стараясь не смягчать избранный мной с начала разговора недружелюбный тон. – Так как тебя зовут? – не дождавшись от меня руки, Вероника сама взяла ее. – Коля, – сказал я сухо, а сам в тот момент гадал, почувствовала ли она, что у меня потные ладони. Я-то знал, что потные они из-за неправильного обмена веществ или – мнения врачей здесь расходились – аритмии, но она могла подумать, что я разволновался или засмущался. От этой мысли я действительно разволновался и засмущался.

– Ты что – Николай Николаевич? Врешь наверное..., – Вероника сделала вид, что поправляет халат, но я заметил, что она вытирает ладонь. – Не поверишь, но у нас с папой и фамилии тоже одинаковые. – Дурак ты..., – она положила игрушку на кровать и вышла из комнаты. – Папа, когда уходил, просил передать, чтоб ты посуду помыла, – крикнул я ей вдогонку. Мне оставалось еще около полутора часа до ухода на работу. Мой дядя был шеф-поваром в дешевом ресторане и устроил меня туда своим помощником. Платили мне гроши, но я видел в этом опыте как минимум два плюса. Во-первых, для перспективного холостяка, каким я себя мнил, умение готовить было бы особенно полезным; во-вторых, через год меня могли забрать в армию, а кокам, я слышал, живется лучше, чем простым солдатам. К тому же с дядей было весело. В прошлом он сидел на героине и теперь, шинкуя капусту или грибы, рассказывал мне про свои страхи и отвращения в астральном Лас-Вегасе. Вероника снова зашла ко мне в комнату. На этот раз в уличной одежде. – Я в магазин схожу. Тебе купить что-нибудь? – спросила она. – То же, что и себе, – ляпнул я, не задумываясь. – Прокладки? – Хм... Тогда возьми что-нибудь противоположное тому, что возьмешь себе. – Это что?.. Презервативы? – по тому, как она произнесла это слово, я понял, что ей привычней говорить “гандоны”. В тот миг я почувствовал себя так, будто бы я проснулся привязанным к стеле посреди огромной площади, где собрались все женщины мира. Девственник! – скандировали они. – Вообще, я намекал на пиво. – Хорошо, закрой за мной.

Я закрыл за Вероникой дверь, а затем подошел к окну и стал смотреть, как она удаляется. Короткая майка и джинсы, спущенные так низко, что еще чуть-чуть, и сзади из-под них показалась бы ягодичная ложбинка. У Вероники она была и впрямь “ягодичная”. В мыслях я уже без угрызений совести изменял Карине. А, когда Вероника скрылась из вида, я пошел в туалет и продолжил адюльтер там. Сценарий начинался так: я заглядываю в комнату к отцу, а Вероника там мастурбирует; увидев меня, она начинает оправдываться тем, что мой отец ее не удовлетворяет, а я на это отвечаю: “Детка, тебе повезло, потому что я пошел не в отца”. Нет, зависти к отцу я, наверное, не испытывал. Но то, что у Вероники начинались месячные, меня радовало. Я мог еще неделю спать, не думая о том, что в этот момент за стеной ее трахает мой отец. Квартира у нас была четырехкомнатная, но телевизор стоял только в спальне. Я включил его и начал шарить по постели в поисках программы передач. Вместо нее я нашел между подушками пачку сигарет. Это была пачка Вероники, потому что ни отец, ни мама не курили тонкие сигареты. А эти были тонкие, с яблочным вкусом – я таких еще не встречал. После первой затяжки я откусил половину фильтра и выплюнул – слишком уж легкой оказалась сигарета. Яблочный вкус теперь не чувствовался, но это меня не слишком огорчало. Я стоял на балконе и, морщась от дыма, вспоминал, как в детстве мы с братом играли в этом дворе. Однажды мы решили зарыть клад. Зарыть не для сохранности, а просто, чтобы потом какой-нибудь мальчишка нашел его и подивился нашей щедрости. Мы нашли старую коробку черт знает из-под чего – помню только, что на крышке была панорамы Варшавы. Эту коробку мы наполнили всякими безделушками вроде бабушкиной броши, папиных значков за достижения в фигурном катании, ключей от каких-то потерянных шкатулок и давно обесцененных монет. Пожалуй, только одна вещь там была хоть сколько-то стоящая – фамильный перстень с изображением какого-то римского профиля. Да, за него нас могли отругать. Чтобы наша коробка весила посолидней, мы набросали в нее металлических деталей от конструктора, а затем уже перемотали ее липкой лентой и бросили за решетку под нашим балконом. Туда, где зимой грелись кошки и воняло канализацией.

– Нет, Слава, в подвале ее никто никогда не найдет, – сказал я брату. – Так и надо прятать клады. Я тебе говорю, лучше места не придумаешь. Славе казалось, что идея спрятать клад в подвале собственного дома блистательна. Просто это был единственный вариант, который предложил он. Все мои идеи были изначально бракованными – хотя бы потому, что рождались в бракованном мозгу. Слава же с детства был очень самовлюбленными типом. Даже уже повзрослев, он всерьез полагал, что станет великим человеком потому только, что его зовут Славой. В 14 лет, когда мне стало известно значение моего имени, я показал брату жопу. – Может быть, достанем клад и придумаем другое место? – предложил я. – Нет, Мишка. Ты же не хочешь, чтобы наш клад нашли завтра же. Нужно, чтобы его нашли спустя много лет, когда мы будем старыми, или нас совсем не будет. Мне так и не удалось уговорить брата перепрятать клад, тогда я предложил хотя бы нарисовать карту. Рисовать Слава не умел, поэтому за карту взялся я. Вообще, рисование было единственным, что помогало мне хотя бы иногда выползать из тени моего брата... из ежесекундно экспансирующей тени моего катастрофически безупречного брата. Поэтому в моей настенной галерее иногда появлялись картины вроде “слава ест какашку”, “какашка ест славу”, “дед мороз принес славе какашку” и “на улице какашечный дождь, а слава забыл зонт”.