Виктор Квашин - Таёжное чудо

Назад шли медленно и молча. Только Жульчик не разделял их грусти, ежеминутно дёргал Аню к обочине, вынюхивал только ему ведомые запахи.

— Благодари, что след не попался, а то утащил бы он тебя опять в тайгу, а мне потом ищи, — улыбнулся, наконец, Трофимыч.

— Ты не думай, что я маленькая, я сильная. И с животными у меня контакт, — заговорила Аня, обрадовавшись, что Трофимыч оттаял.

У будки Трофимыч перевязал Жульчика на цепь.

— Может, отпустим его, пусть немного побегает? Он же совсем не злой.

— Нет, нельзя. Проходили это уже.

— Бедненький песик! Он же молодой и совсем один. Хоть бы собачку ему привезли.

— Не надо! Привез тут один городской свою таксу «природу понюхать», а у неё течка. Она тут побегала по травке всего день, а Жульчик две ночи выл. Я не выдержал, отвязал, так он и нюхал, и лизал, и землю рыл. А как завоет, аж обрывается всё внутри. Целую неделю пёс страдал. Нет уж, не надо нам собачек. Без них спокойнее.

Аня вдруг круто развернулась и ушла в дом.

— Аня, ты что, за Жульчика обиделась? А диких зверей тебе не жалко?

— Идите вы к чёрту со своим Жульчиком! Вам одним «без собачек» хорошо.

На глазах у неё были слезы.

— Аня, но я же без задней мысли, я о собаке…

— А я-то, дура, подумала… Я пешком уйду. Сама.

— Да ты что, реку не видела?

— Тебе-то какая забота? Да лучше утонуть, чем тут с вами…

За окном послышался рёв двигателя. К дому подъехал ГАЗ-66.

— Хозяева приехали. Пойду встречу.

Из машины вышел Иван, с ним ещё двое.

— Привет, Трофимыч! Как ты тут, задницу на пеньке не отсидел? А мы вот, на охоту приехали. Ну и попариться. Помоги там выгрузиться, — и шёпотом добавил: — Нужные люди, надо принять по первому классу.

— Ладно, сделаем.

— О, так ты тут не скучаешь, Трофимыч! Откуда такое чудо?

На крыльцо вышла Аня. Каким-то образом на её лице не было и следов слёз.

— Здравствуйте! — поздоровалась она. — Я заблудилась.

— В тайге нашёл. Замерзала. Надо бы вывезти её отсюда, — добавил Трофимыч.

— Конечно вывезем, в чём вопрос! Не оставлять же такую красавицу на зиму с тобой. Она потом заикаться всю жизнь будет, — хохотнул Иван.

Пить начали с первой минуты. Сначала «для сугреву», потом за всё подряд. Трофимыч, как всегда в таких случаях, был «на хозяйстве». Он топил печь, готовил закуску, одновременно топил баню. Аню усадили за стол, заставили пригубить, потом ещё.

— Я помогу Трофимычу, — попыталась она уйти из пьяной компании.

— Сиди, Анна, ты сегодня у нас королева! Трофимыч сам справится, он всё равно не пьёт. Попарим тебя сегодня! — пьяно улыбался Иван.

Аня пыталась отшучиваться.

Трофимыч посматривал на неё, хотел ободрить взглядом, но Аня упорно отводила глаза, и казалось, назло ему смеялась пошлым шуткам.

Трофимыч засовывал берёзовые поленья в ревущую топку бани, когда услышал Анин крик. Он ворвался в дом, оторвал Ваньку от плачущей Ани, поднял за грудки под потолок, встряхнул, — у того только голова замоталась из стороны в сторону.

— Убью! — прорычал. — Понял?!

— Понял…

Трофимыч швырнул Ивана на койку.

— Остынь.

Дальнейшая пьянка продолжалась без веселья. В бане мылись тоже без особого удовольствия. Пили ещё за полночь.

Утром Иван поднял гостей на охоту. Но далеко не ушли, вернулись. Городские, непривычные к ходьбе по снегу, утомились.

— Была охота ноги бить. Что у нас еды мало? Наливай, — пытался поднять настроение гостям Иван. Но те были вялые с похмелья и решили ехать обратно.

Трофимычу так и не удалось поговорить с Аней. Когда загрузились, он подошёл к Ивану.

— Отвези её, отправь в город. Но, смотри, из-под земли вырою!

— Её-то я отвезу, и отправлю. Нужна она мне! А ты, Трофимыч, можешь паковать свои портянки, через неделю замену тебе привезу.

Наутро снова пошёл снег. Трофимыч слонялся по пустому дому, курил одну за другой. Делать ничего не хотелось, да и не имело смысла. Перед глазами стояло Анино обиженное лицо. Стал было собирать вещи, но оказалось, что собирать-то, в общем, нечего. Сунул в солдатский вещмешок кое-что из одежды и свою тетрадку с рисунками.

Через неделю никто не приехал. Не приехали и через месяц.

Аню Трофимыч вспоминал сразу, как только просыпался, и весь день она была с ним. В первые дни это были яркие воспоминания во всех подробностях. Потом осталась светлая грусть. Он стал рисовать Анино лицо, но оно выходило всегда обиженным, и он никак не мог вспомнить её в весёлом настроении. Тетрадь кончилась. Он стал рисовать на пустых внутренних обложках книг. Но лицо так и не получалось таким, каким было в действительности. Со временем в памяти и вовсе остался некий яркий образ с неясными очертаниями. Огрызок карандаша сточился, и Трофимыч перестал рисовать.