Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

— Ась? — сказало Существо.

Я положила камень на коленки прабабки и снова ушла в сад.

Уезжая из большого старого дома, бабуля Мартуля набрала целую сумку саженцев — для нашей дачи. И мы снова отправились на железнодорожную станцию — ждать поезд.

На обратном пути в быстром поезде были открыты окна. Некоторые люди сидели в одних штанах, а их волосатые животы покрылись капельками росы, как трава в саду. Пахло остывшей жареной курицей — и из-за этого гадкого запаха я отказывалась от всякой еды, которую предлагала мне бабуля Мартуля.

Поезд остановился, и сквозь окно вагона я увидела кирпичное здание станции. По вагону шла девушка в синей форме, и бабуля Мартуля спросила у нее:

— Сколько стоять будем, дочка?

— Пятнадцать минут, — ответила та.

И тут же бабуле Мартуле пришла в голову идея — сойти с поезда и купить еще саженцев, ведь их продавали прямо на платформе. Не могла она отказаться от такой возможности. Ведь это же саженцы! У бабули Мартули даже лицо становилось жадным, когда она их видела. Она схватила кошелек, наказала мне ждать ее и убежала.

Я ждала вечность. А когда вечность прошла и поезд тронулся, я вдруг поняла, что бабуля Мартуля не вернется. Девушка в синей форме говорила мне: «Не плачь, девочка». Люди, чтоб успокоить меня, совали мне в лицо куски остывшей жареной курицы, но это не успокаивало. Тогда человек с волосатым животом протянул мне конфету. Конфету я зажала в ладони и продолжила плакать.

Я плакала четыре часа. А потом поезд остановился, и в вагон влетела бабуля Мартуля с кошельком под мышкой и мешком саженцев в руке. Она усадила меня на колени и носовым платком принялась оттирать мою ладонь от растаявшей шоколадной конфеты. Я заснула от счастья. Это счастье нельзя было пережить, бодрствуя, — такое оно было огромное.

Оказывается, бабуля Мартуля побежала за поездом, когда он тронулся. Успела залезть на какую-то «приступочку» вагона и ехала четыре часа, держась одной рукой за поручень, а другой крепко прижав к груди мешок саженцев и кошелек.

Когда дома мать услышала эту историю, она покачала головой и сказала: «За такое поведение твою бабулю нужно посадить под домашний арест и месяц не пускать на дачу». Наверное, для бабули Мартули это было бы самым страшным наказанием. Я испугалась за нее.

Месяц спустя эта история уже никому не казалась опасной, но не утратила свой колорит. Изредка, когда у матери было хорошее настроение и ей хотелось смеяться, она припоминала, как бабуля четыре часа ехала на «приступочке».

— Ну, ехала и ехала. Что ж теперь? — отвечала бабуля Мартуля спокойно и буднично, словно это было самым обычным делом и все люди ездили на поездах именно таким образом.

У нас была дача — с дымом из железной печки на дворе, с терпким чаем из термоса, с паутиной на пыльном чердаке, в центре которой застыла сухая оболочка мотылька. На чердаке хранились стеклянные банки, в которые закатывали варенье, и две бамбуковые удочки деда. Правда, рыбачил ими только отец. Дед оставил это занятие еще в те времена, когда древний человек Гагарин облетел землю.

Как только воздух в городе начинал пахнуть, как мох после дождя, и всюду появлялись ручьи, мы с бабулей Мартулей отправлялись на рейсовом автобусе в поселок Алексеевку — посмотреть, как там наша дача после долгой зимы. Я обнаруживала, что на даче время течет не так, как в городе. Заходя за калитку, я попадала в прошлое: дача лежала в сугробах, здесь стоял глухой февраль. Даже крыша дома была покрыта снегом.

Бабуля Мартуля брала лопату и начинала набивать снегом ванны — чтобы в мае пользоваться талой водой для полива. На даче было пять старых чугунных ванн. Раньше они стояли во дворе цеха, где работали бабуля и дед, у металлического забора. Там же стояло несколько машин с искореженными кузовами. Потом ванны привезли к нам на дачу, потому что они были никому не нужны. А вот машины оставили во дворе цеха, хотя они тоже никому нужны не были.

Той весной мы обнаружили, что одна из чугунных ванн треснула от мороза — осенью из нее забыли вылить дождевую воду. Эту ванну бабуля не стала набивать снегом.

Пока она трудилась, я раскапывала палкой компостную кучу. Мне хотелось найти жуков-бронзовок. Куча была твердой и холодной, как снег, под которым она покоилась всю зиму. А бронзовки прятались где-то так глубоко, что я понимала: на даче еще долго будет царить глухой февраль.

Потом к забору, который отделял нашу дачу от другой, подошла старуха, которую все называли Розой, и позвала бабулю Мартулю. Роза тоже приехала навестить свою дачу после долгой зимы. У забора они перечисляли друг другу события, случившиеся за зиму на их дачах: в дачном домике Розы кто-то побил камнями окна, а у бабули Мартули украли прохудившийся медный таз и жестяное ведро, которые она забыла осенью запереть в сарае. Потом Роза спрашивала, покрестила ли меня бабуля. Бабуля отвечала, что нет, крестить меня не велит дед. Роза вздыхала и пугала бабулю пророчествами: «Смотри, дотянешь, плохо будет». Еще старуха ругала свою невестку и говорила, что сын прислал письмо из Кандагара, — и про побитые окна, и про сына, и про невестку она рассказывала одинаково ровным, без всякий эмоций, глуховатым голосом.