Андрей Наугольный - Ещё поживём

И он, закурив сигарету, уселся в тенёчке. Он любил скользкие ситуации, любил распускать руки, так что многие духи возвращались с трассы с его отметинами.

Наконец гонцы появились. Старшина, неспешно докурив, взял палку и направился к ним. Как кролики перед удавом, они не пытались бежать или защищаться, понимая, что формально старшина прав, да и защиты от него нет. Избиение было жестоким. Таджиеву старшина разбил голову, кровь на его чумазой физиономии никого не ужаснула.

— Так, так, поучи, старшина! — поддакнул Сафар. — Совсем от рук отбились, за смертью только посылать. Так их!

Гуси бессмысленно пялились на старшину. И тот, наконец, сменил гнев на милость:

— Пряники принесли? Да не трогай ты, Таджиев, голову, не помрёшь. Давайте пряники!

Сладость была нестерпимой. Горев ел с удовольствием. Вот это да! Кругом грязь, почти уголовники избили в кровь твоих товарищей, а ты пряники ешь. Свобода, равенство, братство. Светлый путь. Да здравствуют гуманисты всех времён и народов! Да здравствуют бородатые классики! Пряники мы едим. Вот дожуём и снова задумаемся о справедливости. Боже, если ты есть, не дай же пропасть! И Таджиев ел, улыбаясь сквозь слёзы. Он замарал руки кровью и теперь хватал пряники этими ужасными руками. Ел, и ничего… Никого не смущали эти руки с въевшейся грязью, пропитавшиеся вонючим ядом креозота, измазанные кровью. Лирика! Никто даже не смотрел на них. Пряников бы хватило. Желудок не восприимчив к психологическим изгибам.

Одно чувствовал Горев: какое-то злобное существо в нём поселилось. Фантастическое существо, типа раковой опухоли. Тёмное, смрадное, навязчивое, как пьяный забулдыга. И такое липкое, что знал Горев: трудно будет от него избавиться. Все мысли как бы выпачкались в нём, и даже душа стала другой. Страх поселился в ней. Незваный, отвратительный гость. Хищное насекомое.

— Ну, что, доели? Взяли лопаты и на подсыпку. — Прервал трапезу старшина.

Горев взял лопату, как-то недоумённо глянул на неё. Что это? Инструмент или орудие убийства?

— Что встал, раззява? — Сафар раздражённо ткнул его в плечо.

Все пошли к железке.

Стоит ли опять об этом? В одну реку… А я буду! В реку, в лужу, в помойную яму… Лишь впадая в отчаяние, я обретаю под ногами твёрдую почву… В отчаяние, в бред, в шизуху… Надеюсь, выздоровление мне не грозит. Пока хватит сил…

И фекальные воды поглотили меня. Я — на трассе. В полном дерьме. Ничего не поделаешь… Теперь только это, и название этому — воинский долг…

Вагон с песком, два товарища по несчастью (по иронии судьбы — близнецы-братья: Гриша и Миша). Да ещё солнце, дикое солнце того самого августа, которое я не могу забыть до сих пор… Гнилостное брожение души моей… Я придумал молитву: «Читай по губам, если Ты есть…». А дальше что-то очень неприличное, сейчас уже и выговорить-то страшно, а тогда ничего умнее в голову не приходило. Тогда — упоительная возможность реконструкции всех этих пакостей…

Близнецы сопели от усердия. Их показное рвение выводило меня из себя, слишком уж они завелись… Самед сказал, уходя:

— Главное — темп! Приду, проверю, накажу!

И ушёл… Маугли хренов… надменный и беспощадный, как и принято в их саксаулах… Ушёл… И всё закипело…

Самеда боялись, трепетали перед ним, в ярости он был бесподобен, душман обкуренный, запросто мог изувечить… Казалось, не оторвись он в этот момент на ком-нибудь, то всё! Сам сделает себе харакири… Но под рукой всегда кто-то, да был… И один из пострадавших от его пылкости до сего дня гнил в госпитале… А Самеду хоть бы хны… Было чего бояться… Они и боялись, а потому и вкалывали на совесть, и даже больше… Триумфальное трудолюбие… Я тоже боялся, но страх довёл меня до полной, фатальной деградации, а какой спрос с идиота, тошнота одна… Всё пофиг… Вагон, песок, солнце… Платформа вон, на ней — баба! Сочная баба, сисястая, в сарафанчике, коленки обалденные, смотрит куда-то вдаль… Один из близнецов, Гриша, кажется, а может, Миша сумрачно выдохнул, перехватив мой бешеный взгляд:

— Вздрючить бы её сейчас, а?

— Неплохо бы, — говорю, — только вот песок докидаем, а там хоть черенком от лопаты… На другое-то нас не хватит…

— Меня на всё хватит, — с пролетарским энтузиазмом возразил мне, может быть, Гриша, — на всё и на всех… с прибором!

«Жаль, что Самед этого не слышит», — подумал я, — он бы тебя одного на вагон поставил… Из экономии…» Кстати, я заметил, что зло гораздо прагматичнее добра, по мелочам не разменивается, всегда его ровно столько, сколько не унести, чуть выше нормы — и всё: коленки подгибаются, ручки трясутся, а в глазах плывут себе ленивые облака опустошающего душу безволия…