Lena Swann - Искушение Флориана

И если бы не христиане-монахи, бежавшие от имперского кошмара в пустыню, чтобы там сохранить дух Христов, — можно было бы, увы, говорить, что в этот период церковь была полностью захвачена «князем мира сего», сатаной. И таких периодов в истории я видел по хроникам очень много. Но я видел и то, что всегда оставалась какая-то крошечная горстка храбрецов, верных Христу, которые помнили заповедь «не любите мира, ни того, что в мире», которые противостояли этому распаду христианства — чаще всего ценой своих жизней. Я с ужасом увидел, что вся история мэйнстрима официозной церкви, начиная с конца гонений на христиан и начала «дружбы» с империей, и по сей день, — это по сути история разнообразнейших чудовищных искажений и подмен христианского учения! Церковь согрешила, пойдя на соблазн «примирения» с империей, то есть на компромисс с миром сим — и всю свою историю после этого пожинала ужасные плоды. Это история ежесекундной борьбы «князя мира сего», старающегося внедриться в церковь, коррумпировать церковь и уничтожить Христову церковь путём инкорпорирования ее в падший мир, превращения ее в «один из институтов мира сего», путем выедания ее изнутри, выхолащивания, так чтобы оставить только лживый фасад, как ловушку — а внутри чтоб была уже страшная начинка из падших обычаев «мира сего»!

Каким же шоком для меня было, когда я начал читать рассуждения уже сегодняшних священников о мироустройстве: многие из них настолько абсолютно капитулировали перед миром сим, настолько соглашательски смирились с диктатом мира сего и диктатом его сатанинских законов, что, подобно моему священнику-зоологу из Фессалоник, утверждали даже что и смерть — это «нормально» и «естественно»! То есть смачно плевали Христу в лицо и предавали Христа, надругались над Христом — ведь, если развить их логику, получалось, что в общем-то Христос умер совершенно зря, и зря мучился на кресте, ради победы над смертью: раз Его «последователи» меньше чем через две тысячи лет настолько деградировали в своих омирщвлённых умах и душах, что им никакой победы над смертью уже и не надо — им в общем-то в этом одержимом сатаной, охваченном злом мирке уже всё приятно и «естественно», и ничего отменять не надо! Даже консерватор-традиционалист апостол Павел — и тот прекрасно знал, что смерть «враг», который «будет побежден», и что «Бог не творил смерть, и не радуется погибели живущих», и что «смерть вошла в мир завистью сатаны», и что смерть в мире является прямым следствием возникновения во вселенной по вине сатаны похоти, которая «зачав грех, породила смерть». Я недоумевал, как же получилось, что меньше чем через две тысячи лет многие «христиане» мэйнстрима полностью забыли всё, ради чего Христос приходил на землю, — смирились даже и с диктатом смерти, и возвели сатанинские законы падшего мира сего в «норму»?! Ужасающая правда состояла в том, что выжили и «звучали» в публичном пространстве в основном только приспособленцы, коллаборанты с миром сим, соглашатели, — вот тебе и история «начальства» в церквях. За редчайшими исключениями — и исключения эти, на протяжении всей пост-константиновой истории, тут же убивали, ссылали, лишали сана, — как Иоанна Златоуста, — а потом, уже убив, загнав в могилу, на безопасном посмертном расстоянии объявляли святыми — не в знак покаяния, а к славе своей же собственной приспособленческой коллаборантской «начальской» иерархии. Немножко было похоже на то, как если бы в результате второй мировой войны во Франции участников антифашистского движения сопротивления бы всех до одного перебили, а выжили бы одни только коллаборанты и соглашатели, — и коллаборанты бы нагло заявили, что именно они олицетворяют нацию, а убитые партизаны все были отщепенцами, сумасшедшими и уголовниками.

Я вдруг почувствовал ужас, что и со мной может тоже произойти какая-то подобная страшная метаморфоза! Вдруг и я тоже рискую, после сейчашнего яркого прозрения, впасть в падшее обыденное обычное для земных людей плотское забытье?! — я вдруг почувствовал, что в этом мире нужно ежесекундно предельно усердно трезвиться, очень сильно грести против течения — чтобы хотя бы удержаться на месте, чтоб не снесло в погибель! Через два дня я был уже на Афоне».

Флориан вздрогнул, и вдруг снова начал видеть глазами близкий жар июньского вечернего неба над собой: уже стемнело, в низинах под холмом паковался махровый мрак крон деревьев, но небо всё еще не отдавало жара дня, как компьютерный экран, в котором за день накопилось слишком много энергии, — светилось синим янтарём с внутренней подсветкой, — видеть теми самыми очами, которыми все последние минуты явственно видел шагающего рядом с ним и произносящего немыслимые откровения Панайотиса, — кадр из Вечности, записанный где-то в небесном тайнике, но в земных реалиях затерявшийся где-то в четырехлетнем их с Панайотисом знакомстве — так, что теперь Флориан даже и не мог бы расставить маячки времени и места, опознать, что за пейзаж проматывался рядом с ними во время разговора, многие детали которого он когда-то частично старался спускать мимо ушей, как излишнюю экзальтированность восточной ортодоксии, — но каждая буква из которого стала для него теперь вдруг драгоценнее жизни.