Борис Екимов - Осень в Задонье

Дед Атаман, свершив переход, долго отдыхал, пил чай, осматривая хозяйство, потом обходил его, советуя да подсказывая, посильно помогая.

Детвора хороводилась по всей округе: вместе приглядывали за телятами, навещали бобровую заводь, поднимались на холм, высматривая в каменистых обрывах гнездовья коршунов, уходили к высокому Явленому кургану, где целые селенья ярких щуров, сизоворонок, удодов, ласточек-нырков, любопытных, щекастых сусликов.

Время было весеннее, теплое. В свой ранний, но положенный срок синими колокольцами цвела сон-трава; золотистыми россыпями горели под солнцем поляны гусиного лука, калужницы. Крохотные звездочки белой крупки радовали глаз даже в пасмурном дне. Зеленым дымом пылила ольха, золотились ивовые кусты, тополя недолго красовались в багряном дожде сережек. Подступало молодое зеленое лето.

Долгий день пролетал незаметно. Особенно для детворы. К вечеру они расставались. Долго прощались, до новых встреч, которые частыми быть не могли.

— У нас так много работы… — вздыхал Тимоша.

Работы и впрямь хватало. Особенно людям старшим. От темна до темна. Но труды нынешние самому хозяину были не в тягость. Временами даже не верилось. Вдруг почудится, что дни сегодняшние сродни прошлогодним, осенним — на короткий срок, а потом будет прежнее: рейсы, торговля и прочее. Почудится такое, и сразу — холодок по спине.

Работы много. Но спину разогнешь, оглядишься: степь, курганы, зелень деревьев; продышишься и вроде усталости нет.

Особенно это понималось ли, чуялось ранним утром, когда отворяешь базы, выпуская скотину и провожая ее к водопою, на речку.

Утро. Весна. Земля, за день оттаявшая, ночью подмерзает, похрустывает под ногой. В лужах стрельчатые окошки тонкого льда. На старых травах серебряный мох инея.

Весна… Хорошо дышится. Ровный тугой ветер несет терпкий, какой-то тревожащий душу запах парящей земли, молодой горькой зелени. Хочется вдохнуть глубже, еще глубже, чтобы надышаться всласть. Это весна, которую чуяли все: люди, звери и птицы.

Возле речки, в гущине кустов и деревьев, — нежное журчанье да теньканье соловьев ли, иных птах, незнаемых, нежные стоны горлиц.

Степь звенит с утра до ночи трелями жаворонков. А среди жилья людского да скотьего — хороводы ласточек, которых в поселке давно не слыхали, не видели. Здесь же гнезда в стойлах, птичниках, в людском приюте. Строят и лепят. Низко летают, рядом садятся, щебечут.

— У нас их разведется много, — сообщает Тимошка. — Я посчитал. Целых двенадцать гнезд, а в каждом будут птенчики.

— Богатеем… — вздыхает Ольга.

Это разговоры вечерние, когда в сумерках, перед сном все вместе отдыхают на ступенях вагончика или на скамейке, которую вкопали у подножья холма, на взгорье. Оттуда открывается картина просторная: большая земля, ее в один огляд не окинешь. Степь, курганы, далекие и близкие, вечернее небо, которое долго не остывает, золотится и нежно розовеет. А рядом — свое поместье как на ладони: базы, сараи со скотом и птицей, людское жилье; ниже к речке — просторный огород. На нем много работали; там — нежная зелень грядок и лунок: огурцы, помидоры, лук да чеснок, кабачки да перец, баклажаны. А еще — клубника, малина, смородина, саженцы вишен да яблонь, которые будут расти и вырастут; там — юные виноградные лозы. «У нас сколько много всего!» — гордится Тимоша.

Тихий вечер. Ольга на открытом базу доит коров. Слышно, как первые струйки молока звучно бьют в днище подойника, потом все глуше. Хозяйка разговаривает с коровами:

— Стой спокойно… Мало еще… Чего ты держишь? Болит? Я потом тебя полечу, мазью помажу.

После дойки Ольга молоко цедит, разливает по кастрюлям да банкам, приносит большую литровую теплую кружку для сына и мужа. Садится рядом.

Сумерничают. Дневные дела позади. О них неторопкие разговоры. О завтрашних — тоже. Тимоша начинает подремывать, склоняясь к родителям на колени, но не уходит.

Порою, после своих трудов возвратившись, садится рядом монах Алексей, начинает рассказывать о временах старинных. Он вроде не старец, но много знает о той поре, хорошо говорит, словно вспоминает те дни, когда рядом, в Церковном провале, на Скитах жили монахи, послушники, трудники и просто молельщики. Явленый курган — вот он, совсем недалеко. На вершине его когда-то бил могучий трехструйный родник. А рядом — Родниковая балка, по склонам которой текли малые родники. Монахи содержали там огороды, сады, виноградники.

Монашеское житие, пусть и подземное, было обустроенным и вместительным. Там — людской подвиг веков прошлых и нынешнего. Там — труды и заботы игуменьи Ардалионы; и конечно же, того щедрого благодетеля, который тоже был родом из донских краев. Их давняя молодая несчастная любовь — легенда, будто бы все объясняющая. Ей верили прежде. И теперь. Особенно люди молодые. Красивая легенда.