Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

— Я ничего, кроме бурьяна, не вижу, Джонни Пол, — Мейпс говорит. — Если ты об этом речь ведешь.

— Да, сэр, — говорит Джонни Пол. И на Мейпса и не глядит, все глядит на деревню. — Да, сэр, я так и думал, что вы только его и увидите. Но вот чего все остальные не видят? Чего, Руф, никто из вас не видит? — спрашивает Джонни Пол. А на меня и не глядит, все глядит на деревню. — Чего никто из вас не видит, Клэту? Чего никто из вас не видит, Гло? Чего никто не видит, Коринна, Кочет, Бьюла? Чего никто из вас не видит, ни один человек?

— Нет у меня времени слушать, чего вы там не видите и почему не видите, — говорит Мейпс. — Мне нужно…

Тут Джонни Пол пошел на Мейпса. Ростом он не ниже Мейпса будет, только тощий-претощий. И кожа у него совсем темная, цветом в жевательный табак. А глаза у него серые, такие же серые, как Мейпсовы, но той злости в них нет. И уставился на Мейпса в упор.

— У вас, шериф, только время и есть, больше, — говорит, — у вас ничего нету.

— Что такое? — говорит Мейпс.

— Я его убил, — говорит Джонни Пол.

— Я вижу, у меня другого выбора нет, — говорит Мейпс, — либо мне придется торчать здесь и слушать твои россказни о том, чего ты не видишь и чего никто не видит, либо везти тебя в тюрьму. Вижу, другого выбора у меня нет.

— Да, сэр, — говорит Джонни Пол. — А только вы все равно ничего не видите. Заросли-то вы, понятно, видите, но вы не видите, чего мы не видим.

— А ты видишь, Джонни Пол? — спрашивает Мейпс.

— Нет, и я не вижу, — говорит Джонни Пол. — Вот почему я его и убил.

— Теперь я все вижу.

— Нет, не видите, — говорит Джонни Пол. — И видеть не можете. Надо всегда жить здесь, чтобы всего этого не видеть. А не бывать здесь наездами. Чтобы всего этого не видеть, надо семьдесят семь лет здесь прожить. Нет, шериф, ничего вы не видите. И даже не знаете, чего я не вижу.

— А ты знаешь, чего ты не видишь? — спрашивает Мейпс.

— Спросите Мату, — говорит Джонни Пол.

— Я тебя спрашиваю, — говорит Мейпс. — Мату я позже займусь.

— Спросите Гло, — говорит Джонни Пол. — Спросите Такера. Гейбла. Клэту. Янки спросите. Спросите Джеймсона. Хоть кого спросите, хоть всех до одного спросите, чего они давным-давно не видят.

— Ладно, — говорит Мейпс. — Рассказывай. Только поторапливайся. Я хочу еще порыбалить сегодня.

— А все одно вы ничего не видите, — говорит Джонни Пол. — Все одно. И торопиться мне некуда. Да и не к чему: ну посадите вы меня, а больше-то вам со мной ничего и не сделать. И как вы меня ни бейте, шериф, жесточе вам меня уже не обидеть.

— Теперь я все вижу, — говорит шериф.

Тут Джонни Пол как топнет. А сам до того тощий — как только ногу не переломил, топаючи.

— Неужто? — говорит. — Неужто? Неужто вы слышите колокольный звон?

— Ты часом не спятил? — спрашивает его Мейпс. — Да мне, похоже, давно надо было тебя об этом спросить. И не только тебя, — говорит. Оглядел нас всех и снова обернулся к Джонни Полу. — Колокольный звон, говоришь, Джонни Пол?

— Я тоже его слышу, — Бьюла с крыльца голос подала. — Джонни Пол не выдумывает.

— Тогда переведи его тарабарщину на английский, — Мейпс говорит.

— Пусть он вам сам скажет, — говорит Бьюла. — Он не хуже меня говорить умеет.

— Ты что, тоже в тюрьму захотела сесть? — спрашивает Мейпс.

— Угадали, — говорит Бьюла. — И сяду, нашли чем пугать. Мне уже доводилось за решеткой сидеть. Так что ты говорил, Джонни Пол?

— Помните, как мы жили допрежь? — говорит Джонни Пол. Но не Бьюле отвечает, и говорит не с ней, и не с Мейпсом говорит. Думает себе вслух, как, скажем, человек сам с собой разговаривает, когда пашет один-одинешенек в поле или в болотах охотится, и при нем собаки и той нет, только ружье. — Помните, — говорит, — помните, когда бурьяна здесь не было и в помине? Помните, как они все на галерейке сидели — мама, папа, тетя Клара, тетя Сара, дядя Месяц, тетя Пряжа, тетя Нитка? Помните? И у всех во дворах цветы росли. Но таких ночных красавиц, как у Жака Туссена, ни у кого не было. И каждый день, аккурат в четыре, они раскрывались — красивые, глаз не оторвешь. Помните? — Он примолк, вспомнил давние времена.

И все мы тоже давние времена вспомнили. Сколько дней я просидел на Жаковой галерейке, любовался цветком этим, и не счесть. А застать, как ночная красавица открывается, так и не застал. Пока сидишь на галерейке, ночная красавица и раскроется, а вот увидать, как она раскрывается, ни разу не довелось. Все равно как часовая стрелка. Двигаться она двигается, а как двигается, нипочем не увидишь.