Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

В том же интервью Гейнс вспоминал, что на плантации процветало искусство рассказа. Изобретательных выдумщиков, если не вралей, он наслушался вдоволь. Совсем иным было слово тети Огастин, летописца по натуре: ее истории погружали в прошлое. Для будущего автора и то и другое было важной школой, но не могло заменить школы литературной. Он сам это остро ощутил, переехав пятнадцати лет в Калифорнию — к матери и отчиму. Там его скоро потянуло читать, в первую очередь о сельском Юге, и писать — о людях плантации.

О своем "чудовищно неумелом" романе, написанном одним духом за лето и бесславно вернувшемся от издателя, Гейнс говорит с улыбкой. Чтобы рассказать о людях плантации, ему надо было основательно овладеть современной литературной культурой; на это ушли годы. Но зато в итоге посланец черного меньшинства из экзотического региона страны стал писателем всеамериканским. И тем важнее для нас дорога Гейнса к мастерству, тем более живой интерес вызывают его литературные отношения с Хемингуэем и Фолкнером.

По словам Гейнса, каждый, кто начинал писать в 50-е годы, испытал влияние их обоих. Возможно. Но часто ли творческий контакт с ними был глубок и "рассчитан" на десятилетия? А вот в случае с Гейнсом это именно так. Он даже сказал, что не знает, возможно ли для него "вырваться" из-под их влияния, как и "вырваться" из-под влияния джаза, или блюзов, или спиричуэлс. Оба классика помогли ему создать свой литературный мир.

В одной беседе Гейнс с увлечением говорил о лаконизме Хемингуэя, о характерном для него герое, и под гнетом сохраняющем достоинство. Он заметил тогда: "…на большинство моих персонажей я взваливаю тяжелое бремя и ожидаю, что они пронесут его с достоинством. Вот почему я восхищаюсь Хемингуэем: он показал мне, как писать об этом".

А в приводившемся уже интервью журналу "Саузерн ревью" Гейнс говорит о влиянии Фолкнера, которое многие улавливают в его творчестве. И при этом касается творческой проблемы, общей для негритянских писателей: "Фолкнер определенно повлиял на меня. Я прочел многие его вещи. Он заставил меня снова прислушаться к диалекту. Мне кажется, что многие мои современники, черные прозаики, недостаточно вслушиваются в живые разговоры на диалекте".

Чуть раньше в том же интервью приводится список книг, оказавших на автора большое воздействие. Он открывается романом Фолкнера "Шум и ярость", за которым следует другая его вещь —"Когда я умираю". Заметим здесь, кстати, что идеальной моделью для края с центром в Байонне послужила, конечно же, знаменитая Йокнапатофа.

В том же весьма любопытном интервью Гейнс коснулся и работ двух всемирно известных писателей "черной" Америки: Ральфа Эллисона и Джеймса Болдуина. Он знает обоих как романистов, отдает должное их лучшей прозе — "Невидимке" Эллисона и первому роману Болдуина, "Поведай с горы". Но особенно увлечен он их блестящими эссе. Тут сказывается духовное родство: эти эссе принадлежат страстным борцам за гражданские права и отстаивают позиции, дорогие и Гейнсу. И в то же время он чувствует, что у него другой путь: свои заветные мысли он может выразить только в романе, где его герои говорят, как говорят негры в Луизиане, лишь там он в своей стихии. Что ж, этот путь считал наиболее перспективным и Фолкнер, когда написал в 1945 году Ричарду Райту: именно произведение, подобное его роману "Сын Америки", подлинно художественное, может дойти до самого широкого круга читателей, а не только заведомых противников расизма.

Как бы то ни было, при такой установке Гейнса — выражать свои устремления в романе, проникая во внутренний мир земляков, прислушиваясь к их голосам, — не удивляют его возвращения почти в каждом интервью к русской классике.

Довольно рано в Калифорнии он открыл для себя "Записки охотника": его интересовало, как писатели других стран изображали жизнь крестьян. Оказалось, что герои этой книги — настоящие люди, а не клоуны, как в расхожей американской беллетристике, особенно в беллетристике южан. Проза Тургенева оставила сильное впечатление, Гейнс говорил о "прозрачности и красоте его письма, ощутимых даже в переводе". Позднее он стал читать все, что ему попадалось из наших классиков, интересуясь стилем каждого. И узнал их, может, в несколько необычном, но не столь уж редком на Западе порядке: "Я прочел рассказы, пьесы и письма Чехова, потом перешел к Толстому, Пушкину и Гоголю. Нахожу, что русские — величайшие писатели XIX века. Таких имен, как Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский и Чехов, не выдвинула ни одна другая страна" [11] Interviews with Black Writers. Ed. by John O'Brien. N.Y., 1973, p. 83. . Что ж, и мы чувствуем: это уже давние спутники писателя из Луизианы. На традиции русской прозы он опирается и в последней своей книге — "И сошлись старики".