Андрей Аствацатуров - Не кормите и не трогайте пеликанов

Профессор, как рассказывали очевидцы, пришел в неописуемый восторг и десять минут уговаривал Костю срочно сесть за научную статью.

– Деконструкция! Деконструкция! – кричал он возбужденно. – Мы все жаловались, что это не наше, не русское, что у нас никто не умеет, а вот – на тебе, она сидит и сдает экзамен!

Но планам профессора сбыться было не суждено. Через неделю Костю арестовали за незаконную попытку пересечь государственную границу.

Я не понимал, почему я вдруг его вспомнил, ведь Трофимов являл собой полную противоположность и показался мне чрезвычайно компетентным.

Мы быстро сошлись. Когда встречались в коридорах или во дворике, всегда радостно приветствовали друг друга. Вместе обедали, вместе курили. На институтских и кафедральных заседаниях всегда садились рядом. И, усевшись вместе, тотчас же принимались свысока комментировать происходящее.

Мне нравились его шутки. Помню, заведующий кафедрой на заседании пожаловался, что у него плохой стол, старый и весь расшатанный. Трофимов тут же наклонился к моему уху и произнес:

– У заведующего, знаете что? Должен быть хороший стол и хороший стул!

Я очень смеялся этой шутке, потом весь следующий день повторял ее коллегам. Но они почему-то не разделили моих восторгов, подтвердив мысль, внушенную Трофимовым, – в институте работают только два умных человека, я и он.

А вот лекции его меня немного озадачивали. Я их до конца не понимал. Поначалу все то, что он говорил, казалось очевидным, история литературы – полный бред, ее выдумали советские марксисты; общепринятые термины – тоже чепуха на постном масле, равно как и деление произведений на жанры. Всех писателей, говорил Трофимов, – лицо его при этом светилось – надо делить на радиальных и тангенсальных, а обе эти группы в свою очередь делятся на холистов и партикулярников. Вот Хаксли, к примеру, объяснял Трофимов, радиальный партикулярник, Вирджиния Вулф – тангенсальный холист, а Джеймс Джойс – так тот радиальный холист-партикулярник. Только такая терминология, уверял студентов Трофимов, откроет науке новые перспективы.

Помню, я пришел в совершеннейший восторг от этих новых слов, но все-таки понял их смысл не до конца, а расспросить подробнее постеснялся.

Впрочем, некоторые проблемы Трофимов объяснял весьма доходчиво. Помню, однажды на лекции его спросили, чем отличается сюжет от фабулы.

– Очень просто, – сказал Трофимов. – Представьте, что у вас есть тортик, вы его съели, а потом сходили в туалет. Так вот, тортик – это фабула, а то, что у вас получилось в туалете, – сюжет.

Все очень смеялись, и я тоже смеялся вместе со всеми. А потом еще раз дома, когда представил себе физиономию Марка Ильича, которому студенты на государственном экзамене будут рассказывать про “тортик” и про то, как этим тортиком сходили в туалет.

– Что этот Трофимов за человек – не знаю, – кривился Лугин. – Мутный какой-то. Хотя вроде бухает – значит, свой.

– Никита Виссарионович сейчас занят! – за долгие годы работы секретарем Клавдия Степановна научилась делать одновременно две вещи: работать за компьютером и разговаривать с посетителями. Она постоянно в этом практиковалась, но только в том случае, если должность посетителя была не слишком значительной. Если же дела обстояли иначе и приходил очередной начальник, она, сочинив каменное лицо, величественно приподнималась над столом, приветствуя пришедшего всем своим крупным туловищем, обернутым в заграничный деловой костюм. Впрочем, мне она почему-то благоволила, даже иногда называла Андрюшенькой и просила заходить почаще. Я заходил пару раз, скорее из вежливости, – эта ее приемная мне не нравилась. Он была вся из белого китайского пластика, вдоль стен по всему периметру как часовые стояли стулья, а середина оставалась пустой. Здесь я чувствовал себя не человеком, даже не преподавателем, а бракованной канцелярской принадлежностью.

– А кто у него? – спрашиваю.

– Кто-кто… да этот ваш заведующий… как его… Крыщук. Уже час сидит. Подождешь?

Я оглядываюсь по сторонам.

– Нет, знаете, лучше пусть он уйдет, а то я за себя не ручаюсь.

– Ой-ой-ой, какие мы смелые!

Клавдия Степановна перестает печатать, поднимает на меня взгляд и улыбается. Интересно, а сколько ей лет? Такое некрасивое лицо, что даже непонятно. Я давно заметил – чем крупнее начальник, тем у него некрасивее секретарша. Видимо, чтобы не отвлекался от важных дел. У начальников помельче и дела соответствующие – они могут позволить себе отвлечься. Потому у них и секретарши красивые. Стройные, грудастые, иногда даже с длинными ногами.