Андрей Аствацатуров - Не кормите и не трогайте пеликанов

В отличие от всех тех, кто стоит рядом, я очень хорошо понимаю, что значит “вкусненький кофе” и почему “сегодня армянский”. Это значит, Валя за дополнительные деньги добавит туда спиртное: водки, ликера, рижского бальзама или, как сегодня, армянского коньяку. Начальство, само собой, не в курсе, хотя Никита Виссарионович как-то раз при мне пригрозил ей пальцем:

– Гляди, Валя, допрыгаешься у меня! Напущу на тебя народный контроль!

– Ой, Никита Виссарионыч, – Валя кокетливо отмахнулась пухлой рукой. – Можно подумать, твой народный контроль на одну зарплату живет!

Я протягиваю ей пятьдесят рублей несколькими бумажками.

– Ты чего это, – смеется она, глядя на деньги, – милостыню вчера собирал?

Смеюсь в ответ. Она снова поправляет на груди халат.

– Это тебе, чтобы сдача была.

– Слыхал? – спрашивает Валя, забирая деньги. – Михуйло вчера приходил.

– Во как? – говорю. – Трезвый?

– А то… – Валя отрывает высунувшийся из кассы белый чек. Мне почему-то кажется, что кассовые аппараты всегда показывают мне язык, будто дразнят, типа – “а денег-то у тебя, засранец, скоро не будет!”.

Почему Валя называла своего бывшего мужа “Михуйлом”, мы не знали, но догадывались, что это – следствие неизвестных нам интимных обстоятельств. Михаил Иванович числился плотником при храме и, несмотря на врожденную хромоту, работал в разных местах чуть ли не круглыми сутками. Если в городе что-то ломалось – сразу звали Михаила Ивановича: в своем ремесле он был богом.

Меня всегда смущало отсутствие у него во рту передних верхних зубов.

– А зачем мне там зубы? – пожимал плечами Михуйло. У него выходило “вувы”. – Мне и без них хорошо. Пиво открывать удобнее. Ты ж видал? Херакс – и все, пробки нет, соси себе на здоровье сколько влезет.

Говорили, прежде он ревновал Валю и поколачивал. Она терпела сколько могла, потом в один прекрасный день взяла и съехала назад к матери.

– К козе этой чесоточной! – возмущался Михуйло, но повел себя, как настоящий джентльмен, спорить не стал, забрал “инструмент” и молча удалился, не забыв на прощание подбить жене глаз. Теперь, судя по всему, он решил восстановить семейные отношения.

– Валя, я увольняюсь…

– Иди ты! – Валя замирает с чашкой кофе в руках. – Чего, так достали?

Я киваю.

– Чаю можно? – вмешивается в наш разговор студент в сером костюме.

– Чё сразу-то не сказал, что увольняешься? – недовольно произносит Валя. – Я б так налила этого зелья-то, любовного, блин.

– Да ладно…

– Ну, не переживай. Лучше бабу себе найди, только не как эти все твои, а нормальную, работящую…

– Чаю можно?! – повышает голос студент.

– Десять рублей! – огрызается Валя. Она приглаживает на животе халат, словно пытается унять морскую пену. – Куда сотку-то суешь, кавалер? Где я тебе сдачи-то наберу?

Забираю свой “вкусненький” кофе, ухожу за дальний столик. Усаживаюсь. Тут, кстати, отличный наблюдательный пункт. Вон видна Валя – вся в рыжих кудряшках, в безразмерном белом халате. Она попрежнему что-то втолковывает студенту, энергично жестикулируя. Вот за третьим столом слева – девушка с двумя детскими косичками и пухлыми румяными щечками что-то старательно переписывает из одной тетрадки в другую. Губы похожи на Катины – так же вывернуты наизнанку и как будто приклеены к лицу. Только настоящие.

Полгода назад я тоже вот так вот сидел, курил, пил кофе и смотрел перед собой. Правда, не здесь, а у себя дома, и размешивал сахар не вилкой, а кофейной ложечкой. Долго, методично. Словно хотел измерить ею свою жизнь. И она позвонила. До этого мы несколько месяцев не разговаривали. Позвонила и сказала “привет”. Так просто, будто только вчера расстались.

Телефонный звонок. Клавдия Степановна.

– Привет еще раз. Виссарионыч уже освободился… подходи.

Надо идти.

– Сию минуту, Клавдия Степанна.

Большими глотками отхлебываю горячий “вкусненький” кофе. Черт! Пахнуть будет. А, плевать… переживет…

– Привет! – сказала она просто.

– Здравия желаю, Екатерина Федоровна, – я старался придать своему голосу саркастичность. – Как у вас там в Лондоне? Или где вы теперь? Кто вам целует…

– А чего у нас в Лондоне, – перебила она. – Сам-то как думаешь? Разруха, нищета, полная шляпа, короче. Сплю на скамейках, питаюсь по помойкам… Ты это… правильно сделал, что уехал. Сам-то как?

Я потушил сигарету и сказал, что, как всегда, лучше всех.

Мы помолчали. Я поднес чашку кофе ко рту и сделал маленький глоток.