Андрей Аствацатуров - Не кормите и не трогайте пеликанов

Дина поворачивает голову в мою сторону и машет мне рукой:

– Чай будешь?

– Спасибо! – Я иду к ее столу.

Дина смеется:

– “Спасибо, да” или “спасибо, нет”?

– Спасибо, нет.

Дина поднимается, подставляет щеку, и я с размаху ее целую.

Дине я всегда нравился. С того дня, как появился на кафедре. И она мне – тоже. Лицо правильным овалом. Крупные, подведенные черным глаза. Крепкое короткое туловище, могучие крестьянские груди. Какое-то недолгое время я провел в романтических мечтах о Дине, подглядывал за ней в столовой, пока не познакомился с ее грозным братом-спортсменом. Дина мне намекала, что грозный брат-спортсмен – не такой уж повод лишать себя счастливых минут, но я решил не рисковать. Тем более он мне понравился. Широкие плечи, бицепсы, трицепсы, гладкие, отполированные черты лица, несколько обобщенные, как у античных богов в европейских парках. Он был профессиональным спортсменом, подрабатывал как врач-массажист и еще неплохо играл на гитаре. Объяснил мне, как правильно отжиматься, и сказал между прочим, что благодаря отжиманиям пришел к Господу. Я удивился, возразил, ведь для этого требуются как минимум молитвы, бдения, посты, чтение священного писания, священные предметы, иконы, но он только рукой махнул и сказал, что так можно только запутаться. Лучше отжиматься, сообщил он, сразу смирению научаешься, сразу понимаешь, кто ты есть, где тебе предел положен. Книги, говорил он, можно читать хоть до бесконечности, толку никакого не будет. А с отжиманием так не выйдет. Где-то упрешься в границы возможного и больше, чем Бог дал, не отожмешься. Я тогда не нашелся, что возразить, и перевел разговор на другую тему.

Дина весело смотрит на меня:

– Виссарионыч заходил.

– Да ну?

– Час назад, – кивает она. – Про тебя спрашивал.

Дина открывает ящик своего стола и достает степлер:

– Где, говорит, этот молокосос, я, говорит, ему мозги прочищу.

Дина щелкает степлером и скрепляет две бумаги.

– И прикинь, на меня, главное, наехал, и так грозно. Ваши, говорит, иностранные студенты без анализов учатся. Чтобы завтра, говорит, все до единого были в поликлинике и сдали говно на кал. Прикинь? Прямо так и выразился. Особенно, сказал, африканцы. А если не сдадут, пусть, говорит, убираются к своим обезьянам. Прикинь? А тут как раз заходит Ого.

– Кто заходит?

– Ну, Ого, стажер из Нигерии.

– Дина, слушай, я увольняюсь.

Дина замирает на стуле и широко распахивает глаза:

– Прикалываешься?

– Нет, правда…

– О дурак!.. – она качает головой.

– Дурак, – соглашаюсь я. – Ты мне с документами поможешь?

Дина страдальчески морщится:

– Ой, ну, Андрюш, ну не расстраивайся ты так. Хочешь, на охоту съездим в Карелию? У меня лицензия, кстати, есть. Я те такие места покажу. Или в бассейн частный? – она подмигивает. – Заодно искупаемся. У меня как раз новый купальник. Заценишь.

– Голу-у-убчики! – раздается у нас за спиной низкий, сахарный голос, картавый и слегка надтреснутый годами. Так и есть – Марк Ильич. Протягивает высохшую руку. Изящно, старомодно, словно офицер-дворянин. Чуть помедлив, крепко ее пожимаю. Как он все-таки похож на кузнечика, с этими длинными тощими ногами, всегда полусогнутыми, будто надломленными, с маленьким, украшенным сединой аристократическим черепом, едва удерживающим тяжесть черной оправы очков. А живот, смотри-ка, уже не держится, вываливается весь наружу. Жуткое это зрелище – человекообразный беременный кузнечик. Как там у пророка? “И отяжелеет кузнечик и рассыплется каперс”. Апокалипсис, мировая война. Бога Марса нужно было именно так изображать – не бравым безмозглым мускулистым парнем, а беременным переломанным кузнечиком.

– Он увольняется, прикиньте? – жалуется Дина. – И на охоту не хочет!

Марк Ильич вздыхает и сокрушенно качает головой:

– Эх, молодежь, молодежь. Все сейчас такие нервные. А всё на свете ведь не исправишь. Но вы, голубчик мой, прямо чистый Сенека или Марк Аврелий.

Его насмешка меня раззадоривает:

– А вы, Марк Ильич, меня разочаровали.

Делает движение рукой, словно отмахивается:

– Голубчик вы мой драгоценный, да как же я спать-то теперь буду? Да и потом, Аллу Львовну, крепость нашей мудрости, все равно было не отстоять. А вообще… – он разводит руками, выпячивает нижнюю губу и понижает голос. – Я вас понимаю… Я сам, знаете ли, голубчик вы мой, далеко не в восторге. Все-таки мы с ней столько лет вместе… Но все-таки, голубчик, признайте: Алла Львовна – объективно ученый посредственный… Да и как преподаватель… не ахти.