Дама красивая — благоухающая роза,
Но вот метаморфоза,
Она злобно шипит,
Это шипы, но та же роза.
Я думал, у меня не будет сноса,
Но вот простыл
И остался я с сопливым носом.
На свете много измов,
Но самый страшный из них —
Отупляющий патриотизм,
Чем-то напоминающий алкоголизм.
Тело, вброшенное в дело —
— производительно,
тело без дела —
— непозволительно.
Мне говорят, что я нехороший,
Есть во мне много скверны,
Но без этой скверны я бы не был, наверное.
По выражению ее лица я понял,
Что мною она не довольна,
Тогда, расслабившись внутри,
Сказал себе я: — Вольно!
Во взаимоотношениях людей
Лежит предубежденье,
И сколько вшей ты не обшей,
Останется лишь только собственное мненье.
Я прошу у судьбы не милость,
но малость,
Часы отбивают не прошлое,
А сколько нам осталось.
Иду неспешно по аллее,
Закат задумчиво алеет,
Пурпурный лист приветливо кивает,
И осень чем-то светлым осеняет.
Вешки — вешалки верст,
В тумане стоят сиротливо.
Кони хотят быть коническими,
Овечки мечтают о вечном,
Жизнь человека конечная,
И хочет он быть человечным.
Будь как все, как будто душевным,
Но безликим, правителям поверь
Без всяких сомнений, как слепарь,
Но душу положить, как встарь
На благо нации, народа?
— Изволь, изволь, — не та погода.
Кто сказал, что в нашем доме разногласие?
У нас только согласие,
А разногласие в том,
Кто больше и крепче любит наш дом.
Когда мне скажут:
— Добро и зло — суть антитеза.
Скажу я: — деза.
Если ты человек, и не опустились
У тебя чело и веки — знай!
Чудище обло, огромно, озорнó, стозѐвно
И в Mass — media лаяй.
Ах, осколки, убийственно вас сколько!
И прекратите вы полет во сколько?
Мебель к стенкам жалась,
Жизнь жила и не тужила,
Ну а мне все это не в жилу,
Мебель только жалко.
Из дома выхожу большой, великий,
И главное, чтоб никого не задавить.
От холода не защитила простыня,
И я простыл,
Сказала простыня: — Прости.
Говорят, что я недоношенный,
А меня к хорошей жизни несли?
Тихо и незаметно пролетают ангелы мимо,
Когда братия празднества отмечают пышно.
Вопрос: — Есть Бог или нет?
Висит над людьми как крест,
А я, не отнекиваясь,
По-солдатски отвечу: — Есть!
Надеюсь я, стихи мои,
О бедные! Пойдут по миру.
Природа снегом себя припудрила,
Солнцем румяна себе навела
И вся стоит без огреха,
В небо нацелены стройные ноги ореха.
Жизнь не вечна — это точно,
Бьют часы и ударом точным
Ставят точку… и…
Крест наш — серп и молот.
Молотом били по голове — осознанию,
Серпом пониже — по наследственному провисанию.
Мы заключены в клетку невозможности,
— и ныне там
и в жизни трудно быть в другой воз-
— можности
Планеты с бешенной скоростью летят
Словно выстрелились из пушки,
Я сижу у тихой реки, слушаю
Безразличные счеты кукушки.
Один умный человек сказал, что человек рождается с широким горизонтом видения жизни. Потом по мере его опыта и усвоения знаний горизонт его суживается и превращается, как ему кажется, в его собственные точки зрения.
Я бы хотел пожелать читателю, чтобы у него включались механизмы сопротивления по сужению горизонта, чтобы он, горизонт, оставался широким, а может быть, и расширялся более, чтобы в него вмещались различные варианты видения, противоречия, парадоксы и сомнения. Как тут не вспомнить декартовскую парафразу: «Я сомневаюсь, значит, я существую».
Вперед, читатель, к горизонту, и если он уходит от тебя, значит, настоящая жизнь продолжается.
Ахилл никогда не догонит черепаху. Ты настоящий никогда не догонишь прозревающего в тебе, и по мере продвижения, рискну предположить, что тебе захочется не выкрикнуть, а тихо сказать внутри себя: «Мир, ты мне нужен, я тебе не все отдал».
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу