Александр Иванов - Слова

Один боится согрешить
И мучится в желании.
Другой, и согрешив,
Очистится раскаянием.

Припев:
Тот, кто боится согрешить,
Всегда болеет.
Кто душу бережет,
Ее и не имеет.

Один хотел быть бодр
И пыжился в натуге.
Другой же — добр
По существу натуры.

Припев:
Тот, кто боится доброты,
Всегда болеет.
Кто душу бережет,
Ее и не имеет.

Закончится, наверное, так:
Господь обоих призовет
И, соблюдая такт,
Тихонько пропоет:

Тот, кто боится душу потерять,
Всегда болеет.
Кто душу бережет,
Ее и не имеет.

Земля юлой вокруг оси кружится,
натужно хочет из своей петли вырваться,
галактика с молочным киселем
вокруг темной личности пучится
и все они с бешенной скоростью спешат
куда-то, словно укушенные,
я сижу у тихой реки, слушаю
безразличные счеты кукушки.

Тройка мчится,
Тройка скачет,
А могло ли быть иначе?

Быть может, прочтете вы, хотя б из любопытства
Произведения мои, когда меня не будет,
И может, на троих вас что-то сбудет.

А впрочем, триумвирата не было и нет,
Одно мое названье, и каждый в нежеланье
Имеет свой ответ, одно объединяет — нет!

Расстаться с собственным мнением,
Как будто лишиться капитала,
История и психология об этом знала.

Каждый живет в своем измерении,
И это было от исчисления века,
Нет интереса — мнения и нет человека.

Когда весь свет в себе, то те уходят в тень,
На всех не хватит электричества,
Есть только Я — Мое Величество!

Вопрос вопросов вам не нес,
И будку жизни вам не повредил,
Ну да, наверное, сквозь снобизм следим,
Куда его какой-то пес понес.

Самые близкие — самые дальние,
Слово вам близкие, слово прощальное.
Ветер будет шебутной над моей могилой,
И простите вы меня, Господи помилуй.

Покров был мягкий, снежный,
С луны струилася печаль,
И голос грустно-нежный
В гостиной пел, — Как жаль,
Как жаль, что не было весны,
И тела и души прикосновенья,
Внутри копилось лишь томленье
Незримому сказать, — во всем весь ты.

Минули годы и зримые, как силуэты,
Прошли неинтересною гурьбой,
Я все незримому шепчу:
«Я здесь, я жду, я за тобой».

Покров был мягкий, снежный,
Я ухожу стороннею тропой,
И голос этот грустно-нежный
Не мне поет, — я за тобой.

В желаниях, заботах бегаю, как пес,
В ответ я слышу, — куда тебя черт понес?
Была бы благодарность, ее и вовсе нет,
За сим и до свиданья, закончен мой куплет.
Хорошим добрым людям привет, привет.

Окончен час мучительного обмана.
Мне сердце ничего не говорит,
И наслаждение уже не манит,
И совесть что-то гомонит.
В каком-то странном преплетеньи
Был наш негаданный союз,
И постоянные мои сомнения,
И всех попыток моих юз.
По окончаньи нашей сечи
Победный свой не выброшу штандарт.
Нелепы были наши встречи,
Как односторонний брудершафт.
Пока, мой друг, пока,
Сниму с души оковы,
И, кланяясь слегка,
Вернусь в свои покои.

Я все время что-то про себя бормочу
и вдруг упираюсь в неизвестную дверь,
открываю ее, — где я теперь?
вы — кто? кто я? кто ты?
за дверью мне отвечают тихо:
— мы, как и ты, такие же бормоглоты.
и что? почему? если кто виноватый?
— ты громко не бормочи, просто пойми,
что со временем Усатого
всем с рождения закладывали в рот кусочек ваты,
ну, а если кто пытался вытолкнуть вату,
сам становился себе виноватый,
потому, что шел на ослушку
и получал пятьдесят восьмушку,
а чтобы завершить программу,
получал довесочек в девять граммов,
люди говорят, что у самого Усатого
в трусах была прокладка ваты,
с тех пор его и звали Трусоватый,
но об этот надо говорить тиховато.

Я от ваты освободил свой рот,
стать бы сейчас во весь рост,
закричать, что в стране печаль,
но от ваты осталась печать,
благоразумие закрывает ладошкой рот.

Время прошло — нет больше Усатого,
но мы по-прежнему остались усатыми