Александр Кротов - Как почувствовать одиночество

— Ты только не грусти! — сказала она, хоть и тончайшая нотка невыносимой печали тронула её голос, и капли дождя превратились во что-то такое горькое.

— И ты не грусти. Повода-то особого нет. Я приеду, да и дождь скоро кончится… — врал я и пытался держаться спокойно и даже немного равнодушно к сложившейся ситуации.

Да, мне надо было уехать, но не на «скоро» а практически навсегда. Да и дождь не думал заканчиваться. Издалека приближалась гроза. Но тогда я ещё верил, что не всё так плохо.

— Мы ведь будем созваниваться каждый день после работы?

— Да, конечно, как же иначе то, сказал я.

Телефон я выбросил прямо в аэропорту, как прилетел в чужой город.

— А ты мне чего-нибудь привезёшь? — попросила она.

— А что ты хочешь?

— Себя поскорее привези! — улыбнулась она и снова мило загрустила, видя как наш бумажный кораблик уплыл далеко по течению образовавшегося, из-за всё сильнее расходившегося ливня, ручейка.

Будто вчера это прощание, будто вечно вчерашний дождь.

Заоконная свобода казалась более страшной тюрьмой, чем моё помещение без удобств и уютного электрического света. Даже странно, что я бежал именно сюда. Бежал от своего позора и страха. От своей беспомощности в свою мнимую одинокую величавость.

И вот, кажется, солнце понемногу начало появляться над густой серой массой облаков, осветляя равнодушное чужое небо. В комнате светлело. Я поднялся с пола, не выбираясь из объятий одеяла. Всё равно было прохладно и меня знобило.

На подоконнике лежало моё письмо. Загнутый край его слегка трепыхался на сквозняке. Воспалённое полумраком зрение восстанавливало визуализацию написанного, но так логически и не оконченного письма.

В очередной раз текст показался мне весьма глупым, но искренним. Да, именно искренним! Все перечёркнутые слова правильно дополняют картину. За неровными линиями злости отречения от написанного, всё равно видны очертания спрятанных слов. Они чувствуются, ими дышит этот мятый листок бумаги. Да, это не совсем сквозняк, это дыхание! Моё, моих чувств, моей, неожиданно, посветлевшей боли! Будто крылья ожили за спиной! Я выпрямил спину, прохлада испарилась из тела…

Как когда то я летал на этих крыльях по своей стандартной жизни. Оно того стоило. И этот быт ничто, если у тебя есть крылья. Пусть и полёт не долог, а падение… а падение для меня стало синонимом бездны. И не понятно, когда первое закончилось, а второе началось. Но когда ветер треплет твои волосы, и есть ощущение невесомости, то не всегда так уж важно — к солнцу ты летишь в жгучие объятия, или в пропасть на чёрные камни холода. И бабочки в животе или тараканы в голове виноваты — не разобрать, некого винить.

— Зачем нам куда то идти, если мы уже друг друга нашли? — спросила она робко.

— Понимаешь, наш мир и мир вокруг нас, это разные вещи, — философствовал я, докуривая ненужную сигарету. — И оба эти мира взаимосвязаны. Нам нужно ходить на работу, нам нужно общаться с родителями, друзьями.

— Но ведь они совсем не понимают нашего счастья! Я так и чувствую зависть и злость просто за то, что мы сейчас совсем другие, они серые, а мы разноцветные и яркие!

— Думаешь, они тоже не были разноцветными и яркими?

— В том то и дело, что были. Сейчас я не вижу их цвета. Они съели сами себя бытовой ненужностью; завистью, что у других лучше. Своей примитивностью, ревностью, глупостью. И совершенно точно у них не было именно нашего счастья! — она загадочно улыбнулась.

— Мы избранные, — засмеялся я, и она засмеялась в ответ.

— И мы спасём мир!

Нашим отношениям тогда было всего два месяца. И позже, и ещё значительно позже, да и в день нашей последней встречи мы были верны своей яркости.

Но уже в то время я, наверное, горел…

Руки мои дрожали от ненависти к себе. Письмо в последний раз дрогнуло в неосознанных конвульсиях. Возможно, это была моя попытка его изорвать, изуродовать, уничтожить голыми руками.

Но помимо импульсивности порывов, остался ещё нежный трепет.

Я положил письмо в конверт. Адреса я не знал, или не помнил, или не хотел вспоминать. Достаточно было имени, я верил…

Одно имя, которое не редкое, но и не распространённое, но самое родное. Роднее моего имени и ближе моей боли.

Чтобы не оставить сомнений в своём решении, я как можно быстрее, обул ботинки и накинул на плечи весеннюю ветровку и остановился у двери. Меня пронзила молния новой беды и нового страха. Помимо постоянства тоски есть ещё и наплывы дурного предчувствия.