Александр Кротов - Каменные часы

Порывистый сильный ветер безостановочно гнал по небу дождевые облака. За горизонтом гремел гром. Показывалось ненадолго из-за туч солнце, и тогда, казалось, ветер стихал, теплел, начинала парить земля, напоенная грозовыми ливнями, становилось жарко и светло в городе, и в эти мгновения лица у людей делались оживленней и добрей.

Природа управляла их настроением.

Ветер, дождь и солнце.

Молния и гром.

Они несли с собой праздник обновления, удивительные, как зарождение жизни, рассветы и сумеречные закаты — исход дня, растворяющийся во тьме, словно затухающий костер.

Кончался июль. Горожане стремились покинуть свои бетонные и каменные жилища и выходные дни провести на природе, там передохнуть от сутолоки, шума, нервного многоголосия, чтобы в уединении — каждому в отдельностипринадлежали и вода, и лес, и солнце, и звездное небо, и та звонкая тишина, в которой слышится дыхание всего земного.

И не могло быть иначе! Не могло же быть так, что человек, живя миллионы лет на земле, рожденный в стихии, не впитал ее в себя и она никак не отозвалась, не отразилась на нем, не перестала влиять на него и сегодня!

Столь сильное ощущение возникло у Дягилева не сразу, как только он с женой и двумя детьми приехал на водохранилище, устраивался, ставил палатку, заготавливал сушняк для костра, но потом, когда первые заботы отступили и дорожная усталость забылась и схлынула и увиделась вся пронизанная солнцем молодая березовая роща, где они остановились, услышался шепот листьев, разговор птиц, ощутилась жизнь леса, и его запахи сделались различимы для него, тогда и поразило все, что окружало, прекрасной своей гармонией.

Какая-то и в нем, Дягилеве, до того неведомая струнка в душе напряглась, затрепетала и стиснула ему дыхание оттого, что все окрест он воспринял живым, как себя.

Почувствовал живой воду. Ветер рябил ее поверхность, и она на солнце отливала серебром, словно рыбья чешуя, — и случайно ли вечно горит таким огнем рыбья чешуя?..

В высоком небе уже накатывались из-за горизонта и уходили за горизонт невесомые цепи облаков, разворачиваясь в видимой дали туманными горными хребтами.

И Дягилев вдруг заметил, что воздух свободно проходит сквозь его одежду и тело. И это не грезилось, воспринималось остро. Тогда и подумалось о стихии, праматери всего сущего. И он был удивлен и взволнован, так пронзительно уловив родственную причастность к спокойной и величавой жизни природы, откуда однажды вышел человек, который затем долго и мучительно боролся со стихией, родившей его, бился, будто с родной матерью, что не давала ему жить самостоятельно до поры до времени, поэтому и осаживала она его на каждом шагу и ввергала в задумчивость и горе за непослушание.

Дягилев понимал: такие минуты редко случаются и, вероятно, возможны только в высшие мгновения счастья или светлого горя, что приходят к человеку с постижением обиды ли, восхищения ли — ведь вся человеческая жизнь будто теряет свою значимость на природе и вместе с тем ощущается как высшее ее проявление.

Человек инстинктивно возвращается сюда, чтобы здесь лечиться от зла, корысти, ненависти, страха, неутоленного честолюбия, зависти, чтобы душа пусть на краткое время смогла бы исполниться особенного миротворного света. Природа ото всего способна излечить, размышлял Дягилев, с невольной улыбкой оглядываясь по сторонам и видя, что дети и жена счастливы сейчас, как он, освободившись от города.

Сын уже ладил удочки, и сестра с нетерпением ожидала, когда брат наконец оснастит гибкие прутья орешника тонкой прозрачной леской, на которой уже были закреплены и грузила, и поплавки, и крючки.

Жена успела переодеться в купальник, заколоть волосы и спрятать их под резиновую шапочку.

— Я готова плавать! — крикнула она, махнув ему рукой. И Дягилев вспомнил, что Люба после первых родов стала бояться воды и лишь когда он был рядом, решалась плавать. Она боялась и не могла преодолеть страх.

Дягилев снял брезентовые брюки, ковбойку, кеды и по крутому спуску вышел к берегу заливчика. С другой стороны водохранилища едва-едва донеслась музыка. Он знал: там располагалась турбаза, и внимательно осмотрелся. Но поблизости от себя не увидел ни костровых дымков, ни палаток туристов и рыбаков. Не слышалось окрест и стука топора. И Дягилев порадовался, что приехал в будний день, когда тут спокойно и безлюдно.