Александр Кротов - Каменные часы

Там его и нашла взволнованная сестра, съехавшая сверху по скользкой глинистой тропке. Она схватила его за руку и потащила к палатке, но он вырвался и побежал прямо в воду, и Валя, опешив, остановилась. А мальчик, войдя почти по грудь в воду, отчаянно звал мать.

И Валя тоже закричала и испугалась, ощутив одиночество, враждебность темной березовой рощи, кипевшей у берега от дождя непроницаемой воды, испугалась еще оттого, что скрылось и ушло от нее даже небо.

Она сразу оглохла и ослепла от собственного крика и горького, такого неистового страдания брата, страдания страшного и жуткого.

И он, и она до этого дня видели непогоду и мрак только из окна своей городской квартиры.

Вспыхнула вдалеке молния, приподняв небо и осветив горизонт. И где-то совсем рядом громыхнул гром, а ливень почти сразу погасил эхо. И сделалось еще темнее.

У Вали уже не было сил кричать. Она тоже вошла в воду и встала рядом с братом, коснулась его плечом и почувствовала, как Андрей дрожит, и обняла, и повела к берегу. Он слабо упирался, то и дело оглядываясь назад, толкал ее локтем в бок, но Валя знала, что брат и противится потому, что хочет, чтобы она увела его из воды, пожалела и позаботилась о нем, как мама, что не возвращалась назад и не отозвалась на их крик.

И это знание успокоило ее и отрезвило от нахлынувшего отчаяния и ужаса.

— В такую погоду очень трудно плыть… — сказала она и не смогла, как намеревалась, утешить брата. У нее самой не хватило голоса договорить, горло так и перехватило от вернувшейся мысли: а вдруг что-нибудь случилось? Что тогда делать? Что?

«Надо идти в деревню (где-то здесь поблизости есть деревня, около той самой автобусной остановки, откуда так долго они шли сюда), идти в деревню и просить помощи, чтобы спасти и мать, и отца, — подумала она, — надо немедленно идти к людям».

Они с трудом выбрались на полянку и к палатке.

Скрипели под порывами ветра деревья, высохшие от старости и болезней, глухо гудели под ливневым дождем листья, и безотраден был этот шум, мрачен и тосклив, тягуч и уныл.

Под тентом Валя заставила брата снять с себя промокшую до нитки одежду и только после этого расшнуровала вход, растерла в палатке Андрея махровым полотенцем, укрыла его двумя спальниками и велела спать.

Переоделась и согрелась сама.

Укрепила на стойке, поддерживающей крышу, фонарь.

И от света сразу сделалось уютно и не страшно.

Она услышала, что брат тихонько заплакал, подползла к нему и поразилась, что он уже спал и во сне постанывал и мучился, вскрикивал, кому-то непонятно выговаривал свои жалобы, отчаянье, страх и горе.

Тогда и у нее подступили слезы, снова окатило ознобом, как на берегу заливчика под небом, почти упавшим на землю. И вся решительность ее покинула. Она вдруг поняла, что и бросить нельзя Андрея одного в палатке, и надо обязательно идти за помощью, действовать немедленно.

Но Валя не сдвинулась с места, зачарованно глядя в лицо спящего брата, не решаясь остаться и желая отыскать родителей и им помочь.

В палатке, стоявшей под брезентовым верхом-тентом, ливень был не страшен. Здесь, напротив, он успокаивал, монотонный шум его убаюкивал. Валя кусала губы и через эту боль возвращала себе острую свою тревогу, стряхивала наваливавшуюся дремоту и падала в нее вновь и вновь, как в пропасть…

Довольно сильное течение, которое они преодолели при слабом ветре, солнце и неистраченных еще силах, отнесло в непогоду Дягилева и Любу далеко вниз от стоянки.

Дягилев помог Любе выйти из воды. И обоих этот незнакомый берег поверг в смятение — так он был крут и высок, ошеломляюще обрывист, что выбраться не стоило делать и попыток.

Пришлось идти по воде вдоль берега.

Люба торопилась, и Дягилев чувствовал, как она сердилась на него и сдерживала сейчас свой гнев, чтобы быстрей прийти к детям и защитить их от грозы своей уверенностью, спокойствием и заботой.

«Дочь уже большая и не должна потерять голову, — подумал он, — наверняка она выдержит это маленькое испытание». Дягилев воспитывал детей в спартанском духе, был почти жесток к ним, если они не желали быть самостоятельными, и сейчас он очень хотел увидеть Валю и Андрея готовыми без робости противостоять ненастью и одиночеству.

А вдруг это не так? Сидят в палатке и пугаются каждого шороха? И воля их оказалась подавленной страхом за мать?

Нельзя жалеть детей за беспомощность.

«Надо учить их всегда, при всяком удобном случае стойкости, а материнская слепая любовь им явно идет во вред, только потворствует слабостям», — мысленно отвечал Дягилев на еще невысказанные упреки жены.