Тадеуш Ружевич - Избранное

Я вошел в маленькую забегаловку. Суета, толкотня. Черный, смуглый, кудрявый официант мечется как угорелый. В первом зале люди ели, стоя у стен. И мне тоже ужасно вдруг захотелось и есть и пить. Я прошел во второй зал, к накрытым белыми скатертями столикам. Поем и побегу в Колизей. Один из отцов церкви где-то сказал, что кровь мучеников — посев или зерно, слова его исполнились. Я заказал un quarto rosso [54] Четверть литра красного (ит.) . , потому что не хотел идти туда «под банкой», а хотел взбодриться перед дорогой. К вину я попросил телятину с горошком. Телятины было с гулькин нос. Три кусочка мяса и жилы. Но соус вкусный. А вино? Вино терпкое, но оно согревает и успокаивает, как рука друга. Недаром испокон веков Италия считается родиной виноградников. Post vinum lac testamentum fac [55] ‹Если пьешь› после вина молоко, пиши завещание (лат.) . — как говорили когда-то в Польше. И этому правилу я буду верен. В маленьком зале стоял шум и гам, словно в клетке с птичками. Но шум этот был мне приятен. Я подумал, что сюда стоит заходить почаще. Цены чуть не вдвое ниже ресторанных, обслуживают быстро, еда свежая, горячая, прямо с плиты. Вино здесь, наверное, разбавляют водой. Ядзяк уверял, что сейчас почти во всех заведениях вино разбавляют, разумеется, во второразрядных. Потому что в шикарных ресторанах для миллионеров, прежде чем налить вина, хорошенько обнюхают и пробку и этикетку. Колизей произвел на меня огромное впечатление. Эта махина, эта монументальная развалина заботами итальянцев хорошо сохранилась, ступенька за ступенькой уходит она ввысь, словно огромная серая гора, а может, и не как гора, а что-то еще. Сейчас вечером эта воздвигнутая императорами для народа громадина освещена оранжевыми огнями. Красные отблески на серых стенах создают впечатление пожара, словно горит подожженный Нероном Рим. С волнением вошел я в цирк, где бросали христиан на растерзание львам, где не на жизнь, а на смерть сражались гладиаторы и римские рыцари, и чернь, отуманенная вином, в знак милости поднимала вверх или же опускала вниз большой палец, что означало смерть. Быть может, право это принадлежало только императорам. Теперь здесь было тихо и пусто. На середине арены возвышался простой, огромный крест. Какой далекой кажется нам история древних христиан. Знания, вынесенные из гимназии, быстро улетучиваются, случайно прочитанные книги создают в уме и воображении нашем лишенный единства, смутный и угасающий образ. Таковы и наши представления о строителях Колизея. Panem et circenses [56] Хлеба и зрелищ (лат.) . . Таков был возглас римлян. «Хлеб» остался, а бои гладиаторов и состязания колесниц заменены футбольными матчами. Гарковенко — наш современный Урсус {104} 104 …Гарковенко — наш современный Урсус… — Гарковенко — известный польский борец. Урсус — персонаж романа Сенкевича «Камо грядеши?», могучий силач из народа лигов (лигийцев), живущих на севере Европы и граничащих с германцами; лигийцы, по Сенкевичу, предки поляков. . И это не удивительно. Меняются костюмы, но страсти у толпы все те же. И побеждает тот, кто умеет управлять этими страстями. Освещенные оранжевыми огнями ниши и ложи в гигантских стенах напоминали черные пещеры. Справа от креста стояла будка с прохладительными напитками, сладостями и мороженым. Я обратил внимание на мелкий, но примечательный факт: бутылка кока-колы в Колизее на сорок лир дороже, чем в киоске на вокзале или на улице. Я человек легко поддающийся настроениям, вот и здешние декорации невольно напомнили мне кое-что из древней истории. Что из того, что Нерон занимался кровосмесительством, сожительствовал с собственной матерью, а потом приказал ее казнить. Должно быть, вначале он был вполне нормальным юношей, а потом сошел с ума или прикидывался сумасшедшим. Я представил его в белых одеждах, в лавровом венце, с лирой в руках. Рим горел, а безумец сочинял песню. Его воспитатель и наставник покончил с собой. По римскому обычаю перерезал себе вены, опустив не то ноги, не то руки в медный таз. Рим, языческий Рим был жесток. Но он был и великолепен. Огни рефлекторов, древние стены — грохот механических повозок. Их тысячи, а может, и миллионы. В эту минуту моя ставшая вдруг огромной душа жадно поглощала прошлое. Но пора было закрывать музей, я в последний раз взглянул на безмолвный, орошенный кровью мучеников и гладиаторов крест и вместе с небольшой группой туристов вышел на улицу. Меня не покидало чувство благодарности к моему двоюродному брату, дядиному сыну, моему ровеснику, мы виделись с ним всего один раз, лет сорок назад, но он не забыл о кровных узах, связывавших наших родителей, и несколько лет назад прислал мне весточку из Канады. Здесь, в этой колыбели христианства и не только христианства, а цивилизации и римского права, мой дух воспрял, парил как на крыльях. И подумать только, этих милых, горластых, симпатичных, музыкальных жителей Италии одурачил дуче, «новый цезарь», журналист по профессии, он, кажется, уже будучи диктатором и императором, менял рубашку раз в неделю, имел двадцать с лишним любовниц и вместе с последней был повешен за ногу на улице. Он и знаменитый австрийский ублюдок были пара хоть куда, и из-за двух таких подонков погибло пятьдесят пять миллионов. Не помогли ни преемственность культуры, ни печать христианства, ни принадлежность к народу поэтов и музыкантов, каждое поколение должно само, собственным трудом, собственными усилиями воспитывать в себе человечность. Как отдельным личностям, так и целым народам, — сказал один философ, фамилии которого я не помню, — всегда в любой момент грозит опасность утратить свою человечность, свой нормальный человеческий облик. Будем же осмотрительны, будем начеку.