Тадеуш Ружевич - Избранное

Мысли, подобно табунам диких коней, так и мелькали в голове. Я быстрым шагом удалился от злополучного места. Вытер ухо ладонью. Такова была моя первая реакция. Воротничок и лацкан парадного костюма тоже в белом помете, я как нарочно сегодня приоделся перед тем, как идти в собор. Черт бы побрал этих птиц. Вечно они гнездятся в капителях колонн, их воркованье мягкой волной окутывает удивительный каменный лес… Я слышал гул машин, которым насыщен воздух, стены домов, тела людей в Вечном городе, мысль моя уходила в прошлое, обращалась к истории великой империи, у колыбели которой стояла волчица, вскормившая близнецов, основателей города, я думал о мученичестве первых христиан, о Нероне — близоруком, рыжеволосом тиране, убившем родную мать… при свете зарева в горящем Риме он сочинял свои поэмы. В это мгновенье душа моя соединилась с давними душами, прониклась единством латинской культуры и цивилизации. Мое чувство обрело мощь, горизонт прояснился, расширился, и надо же было, чтобы именно в такую минуту что-то влажное, теплое поползло по моей щеке, это дерьмо проклятого голубя шлепнулось мне прямо на голову, но не на середину, а ближе к уху. Мираж рассеялся. Я обмыл под фонтаном вонючую руку и пошел по раскаленным улицам вперед. Позади — во всем своем великолепии — остался купол святого Петра.

Но в таком возбужденном, взвинченном состоянии я находился недолго. Слишком много вокруг было нового, чтобы думать о ерунде, в какой-то момент я почувствовал себя свободным, пожал плечами и рассмеялся. Все-таки в каждом из нас много детского, а всему виной чрезмерная любовь к самому себе, чисто эгоистическая привязанность к собственной персоне. Следует признать, что эту фальшивую любовь развили в нас старые феодальная и капиталистическая формации. Рыцарская честь, а позднее и честь мундира — вот что было нашей святыней, эти понятия, ребенок впитывал вместе с материнским молоком, а потом они в уродливом виде проявлялись в загнивающем буржуазном обществе. Несмотря на Французскую и прочие революции, пережитки этих феодальных предрассудков сохранились. Ложные понятия о чести и человеческом достоинстве и сейчас бытуют в нашей жизни. Пустить себе пулю в лоб — что может быть глупее? А разве мало было жертв этих дурацких феодальных предрассудков? Еще офицеры николаевской гвардии, то есть люди, жившие в XX веке, если им случалось за столом пукнуть, сидели, не поднимая глаз, прятали под стол голову и пускали пулю в лоб… во всяком случае, так мне рассказывал мой дядя, о котором я частенько вспоминаю и который был не только моим крестным, но в известной мере и духовным отцом. Обычно офицер был в затянутом корсете, в мундире, застегнутом на все пуговицы, и если хорошенько наесться, долго ли до греха. Но эти времена прошли, и от такой оплошности можно, ну, скажем, покраснеть, я говорю прежде всего о девушках, дамах, мы, мужчины, на такие мелочи вообще не обращаем внимания, а иногда даже делаем это шутки ради, дескать, нам море по колено. И вообще это преимущественно мужское занятие, можно сказать, одно из наших любимых развлечений, особенно в армии, где-нибудь на постое… Но что это, куда это меня занесло. Из-под пятницы суббота. В огороде бузина, а в Киеве дядька. Приободрившись, я шел дальше. Веселый, свободный и раскрепощенный… Укрываясь от солнца, которое даже после полудня не утратило своей активности, я заходил в попадавшиеся мне по пути храмы. Об этих жемчужинах искусства можно рассказывать без конца. Хотя я не профессионал, не знаток старины, но все же могу по достоинству оценить труд архитектора и художника. И все же меня неприятно поразила одна вещь — на первый взгляд, мелочь. Это явление наблюдается и в наших римско-католических храмах, но здесь оно переходит все границы, я бы сказал, все представления о хорошем вкусе, а для меня оно — признак упадка учреждения. Божественного или человеческого, не об этом сейчас речь. В первой же церкви, куда я заглянул, чтобы немного передохнуть… Не буду тут говорить ни о великолепии архитектуры, ни о дивных картинах Караваджо, ни о фресках Пинтуриккьо {100} 100 …ни о дивных картинах Караваджо, ни о фресках Пинтуриккьо. — Караваджо (1573—1610) и Пинтуриккьо (ок. 1454—1513) — итальянские живописцы. Героя повести Ружевича, любующегося этими картинами и фресками, никоим образом нельзя отождествлять с автором, но опыт, знания, круг интересов и вкусы Ружевича, разумеется, отразились в повести. В недавнем интервью Ружевич признавался: «В моих зарубежных поездках я половину времени просиживаю в картинных галереях перед той или иной картиной». . Может быть, только упомяну об одной маленькой любопытной для жителя Польши достопримечательности, я даже записал это в своем календарике и могу привести слова в их дословном звучании. Речь идет о могильной плите со следующей надписью: Joannes Baptista Gislenus Romanus sed orbis potius quam viator cum Sigismundi III Wladislai IV ac Joannis Casimiri I Poloniae et Sveciae Regum Architectus [51] Джованни Батиста Джислени {129} , римлянин, но в мире более чем странник, Сигизмунда III, Владислава IV и Иоанна Казимира I, королей Польши и Швеции {130} , архитектор (лат.) . . Не скрою, мне было приятно читать эту надпись. Под сенью этого храма я провел сорок пять минут. И насчитал там примерно двадцать церковных кружек разных размеров. Для меня это была всего-навсего любопытная деталь. Картина нравов, но моральные потери этой институции из-за ее усердия в строительстве царства «от мира сего» неисчислимы. Символом странной метаморфозы царства от мира сего для меня остается встреченная на улице надпись: «Banco di Santo Spirito» [52] Банк Святого Духа. .