Тадеуш Ружевич - Избранное

А какие печальные, выразительные глаза у идущих на бойню коров. С годами я, признаться, начинаю понимать людей, которые кормятся только растительной пищей. Помню, как смеялись над вегетарианцами. И для меня вегетарианство было чем-то непонятным, само слово — точно так же, как, к примеру, «эсперанто», — звучало экзотично, казалось надуманным, искусственным. Но ведь и Лев Толстой был вегетарианцем и всячески пропагандировал его. Пан Косякевич высмеивал теории Толстого, но Толстой на смертном одре остался верен своим идеям, а умирал он нищим странником, в поисках истины покинув дом и семью. Графиня, женщина традиционных взглядов, защищавшая интересы детей, жаловалась, что мужнины капризы доставляют ей много лишних хлопот, вегетарианские блюда готовить сложнее, они дороже мясных, и все в том же духе. Ганди тоже питался фруктами и козьим молоком, разумеется, тут надо учитывать и климат и воспитание. Земляные орехи, фиги, финики — все это хорошо, но от одного запаха козьего молока меня мутит, а вот грибы я всегда любил и люблю. Уже четверть века не был я в лесу, так же как и на исповеди, впрочем, вру, на исповеди я последний раз был, кажется, еще до войны.

Зачем приходила девушка, ясно, но какое счастье, что я не успел обменять деньги, впрочем, сама мысль об этом показалась мне до того смешной, что я, затерянный на огромной кровати, рассмеялся во весь голос; господи, чего только на своем веку не увидишь, есть ведь на свете умники, им кажется, что они все устроили, распределили, рассовали по ящичкам, ну и мир, локальные войны не в счет, обеспечен на вечные времена, но ящички раскрываются, и оттуда выскакивают черти, до сих пор не разгадана загадка Тунгусского метеорита, упавшего на землю в 1908 году, возможно, это был космический инопланетный корабль с реактивным двигателем, во время посадки произошла катастрофа, за тысячу двести километров был слышен взрыв, а в пятистах километрах от взрыва из окон повылетали стекла, одного из очевидцев отбросило на шесть метров в сторону в бессознательном состоянии, а он был в ста километрах от взрыва, старушку в трехстах тридцати пяти километрах воздушной волной сшибло с печки, девушку в четырехстах двадцати пяти километрах сбросило с лавки… Боже мой, из каких же дебрей возвращаюсь я по лесным дорогам и тропкам, там снуют черные и желтые муравьи, а у майских жуков синие надкрылья отливают лазурью, муравьи тянут за желтые иголочки мохнатую гусеницу, бабочку, зеленого кузнечика, из каких же дебрей пришел я сюда, в эту комнату, освещенную бледно-розовым светом, и опять даю себе клятву увидеть все, что можно, ничего не упустить, почему я не отдал чемодан на хранение, этого я себе не прощу, я бы мог побродить по ночному городу, помнится, наша кухарка говаривала: «А дерьмо святого отца ты видел?» — странное, дурацкое выражение, а при этом она верила в бога, посещала по воскресеньям костел, хотя муж ее считался «красным», ходил в социалистах, он еще до войны, наверное, вместе с маршалом Пилсудским был в ППС {99} 99 …еще до войны, наверное, вместе с маршалом Пилсудским был в ППС… — Пилсудский (маршал Польши с 1920 г.) и его сторонники вышли из ППС с началом первой мировой войны. . На первое мая он втыкал в петлицу красный цветок, гвоздику, не то бумажную, не то настоящую, красную, я видел, как он шел под красным знаменем, а жена его толстуха и любила пошутить, кто-нибудь начнет рассказывать, она стоит эдак, руки в боки, слушает, а на самом интересном месте вдруг спросит: «А дерьмо святого отца ты видел?» — и от смеха огромный ее живот ходит ходуном… Чудная поговорка, кто один раз эдакое услышит, до гроба не забудет, а может, и на том свете вспомнит, и кто только выдумывает эти хохмы и остроты, наверное, гении, люди, которые в силу обстоятельств не смогли стать великими, но, чтобы такое выдумать, находясь в народной гуще, надо быть великим реформатором, эти шутки никого не щадят, иногда попадают в самую точку. Заходящее солнце червонным золотом осветило верхушки сосен, изогнутые ветки, подсветило иголочки, пятна света легли на выцветшую подстилку, оранжевая бабочка, одна-единственная, загорелась и погасла, мох, зеленый в тени, серебрился на солнце, я сквозь сухие стебли смотрел на густую, почти черную просеку по ту сторону канавы, небо ясное, бледно-голубое, маленькая бабочка… пастушья свирель, гробница, наяды, я так долго искал в лесу бантик, мама мне не поверит… и этот странный сон, твоя коса руки моей коснулась… Я проснулся, было два часа ночи, под самым потолком горела лампочка, большая кровать с красным покрывалом стояла словно мраморная гробница, я встал, погасил свет, повернул ключ, в комнате стало совсем темно, постельное белье было влажное, должно быть, не успели толком просушить, так сырое и постелили.