Тадеуш Ружевич - Избранное

Ранние сумерки окутывали поля. Виктор стоял во дворе и смотрел по сторонам. Потом он пошел к небольшому деревянному сараю. Там пахло сухим сеном, горохом, дровами.

Он набрал немного поленьев, смоляных щепок и вышел из сарая… Именно тогда из-за угла дома вышел немец — военный. Это выглядело так, как будто он играл здесь в прятки, прятался за углом дома, а сейчас вдруг решил, что дальше играть не стоит. Когда он подошел к Виктору, тот увидел под расстегнутым тулупом мундир офицера. Это был пожилой человек в очках, на животе у него висела открытая кобура, из которой выглядывала ручка парабеллума, в левой руке он держал планшетку. На пустом дворе, по которому проплывала сквозь полосы снега волна кровавого отблеска, он стоял совсем один, поправлял очки на носу, как будто не мог чего-то разглядеть. Потом он подошел еще ближе и спросил резким, ломающимся голосом:

— Кофе… есть? — и, не оглядываясь на Виктора, вошел в дом.

Виктор пошел за ним и встал в дверях кухни.

— Кофе… — только одно это слово сказал немец матери, взял стул, поставил его ближе к огню и сидел на нем какое-то время без движения. Потом он протер очки грязным платком, снял с одной ноги саперский башмак и ступню приложил к теплому кафелю печки. Потом протянул матери руку:

— Кофе…

Мать подала ему кружку горячего черного кофе.

Офицер попробовал и скривился:

— Сахар…

— Сахару нет… — Мать смотрела на немца, который больше уже ничего не сказал. Кофе был горячий, он дул и хлюпал, грея руки о кружку.

Внезапно разнесся грохот, воздух над домом дернулся, как будто ветром сорвало крышу, рамы в окнах зазвенели. Кофе полился у офицера по подбородку, по мундиру, он оставил кружку и, уже на бегу натягивая башмак, выскочил с пистолетом в руке из кухни. Виктор вышел за ним во двор. Немец стоял под стеной, распластавшись, притиснувшись к ней, и вглядывался в темноту полей. Потом он повернул лицо к стоящему у дверей Виктору.

— Велунь? Я? — Он показал рукой в темноту.

— Я… Велунь, — Виктор утвердительно кивнул. Ему хотелось отобрать у немца оружие, но здравый рассудок превозмог это желание; можно было подозревать, что на дороге или за домом есть еще много солдат, которые ждут в укрытии одного только знака офицера. Однако никто больше не вышел из темноты. Офицер пересек наискось сад и вышел в поле. Он быстро маршировал, ветер отбрасывал назад полы его светлого тулупа. Несколько раз он споткнулся и ускорил шаги.

Где были его люди? Откуда он взялся здесь, один во дворе маленького дома, за городом, среди дышащих ветром полей? Где было его подразделение, вооруженное автоматами, пистолетами, фаустпатронами, гранатами?.. Где были пушки, бронетранспортеры, бомбардировщики и истребители, где были танки «тигры» и «пантеры» этой самой могущественной, разбойничьей армии в истории человечества? Вот представитель этой армии, один из ее офицеров идет, вернее сказать, уже бежит напрямик, в темноте, с побелевшим вдруг лицом, с дрожащими, искривленными губами. И никто за ним не гонится, только со стороны востока все нарастает грохот и небо все глубже тонет в красном огне.

Когда Виктор входил на кухню, он увидел, что мать выливает в помойное ведро кофе, который оставил немец. Она посмотрела на Виктора и сказала:

— Бегут.

Виктор пожал плечами.

— Они могут окопаться. Только бы фронт не остановился здесь…

Мать повторила еще раз:

— Бегут… — Она повернула голову и стояла, глядя в окно, на котором висела черная толстая бумага.

— Успели его замучить, — сказала она себе вполголоса.

В середине ночи луна заполонила восток и запад, север и юг. Небо перекатывалось над замерзшей землей, как туманное озеро крови. Зажигались резкие белые огни, вслед за которыми домик потрясали взрывы. Откуда и куда падали эти снаряды, никто не знал. На поверхности земли, за звенящими стеклами трудно стало найти надежную защиту, надо было искать спасения под землей. Виктор с матерью перебрались в подвал соседнего дома. Садовник обрадовался их приходу; в такие минуты, когда крыша дрожит над головой, человек уверенней себя чувствует в компании, он открывает в себе давно выветрившиеся чувства бескорыстной благожелательности к ближним, внезапно оказывается, что в этой «юдоли слез» нет избранных, у всех равная участь.

Ночь проходила в непрерывном грохоте. Это, видно, била артиллерия, били друг в друга танки… Потом начали падать бомбы. Их голос все знали с сентября тридцать девятого года.