Дмитрий Пригов - Места

Помолчали? Хорошо. Пойдем дальше.

Надо заметить, что подобные разного рода длительности, долгое делание и, в особенности та специфическое состояние, связанное с долгой оккупацией духа, сознания, воли и просто ежедневного обихода продолжительным писательским актом, о которым и повествовалось выше, это долгое плавание с покачиванием на всхлипывающих волнах, покрывающих весь простор, вплоть до зримого и умозримого горизонта, в пределах большого смысла и времени вполне может совпасть с ритмами и пульсациями Вселенной, мощных напряженных полей, неведомых измерений и временных векторов, сокрытых от рационального, поверхностно сканирующего взора. А, может быть, все и не так. Все проще и явнее. Но, скорее всего, все-таки, так. Я подозреваю, что именно таким, а не иным образом. И прошлые большие писатели с их развернутыми, разветвляющимися романами и были выходом этих мировых ритмов, помимо всяких там социальных, психологических и эстетических откровений, которые тоже, в свою очередь, несли на себе печать и отражение этих ритмов на пространстве дышащей и подрагивающей антропологии. Сейчас мы не вдаемся в подробности различий, различения и сложности взаимоотношений конкретно-исторически являемых, запечатлеваемых в этой самой изменяющейся антропологии изменяемых ритмов с ритмами вечными и неизменяемыми. Ну, может быть, тоже изменяемыми, но в пределах человеческого времени ощущаемыми как вечные. Во всяком случае, только таким образом могущими быть воспринятыми в пределах нынешней антропологии. Это очень интересный вопрос, но впрямую не относящийся к обсуждаемой здесь проблеме грамматик, длительного делания и феноменологии творческого существования. Хотелось бы, конечно, порассуждать на эту тему. Ой, как хотелось бы! Да, вот, нельзя! Не разрешают. Вы сами и не разрешаете. И правы. Правы, а то вся эта писанина разрастется до невероятных пределов, не оправдываемая уже даже и рассуждениями о всем долгодлящемся. Вы правы, что не позволяете. Или позволяете? А? Позволяете? Но нет, я сам себе не позволяю. Я сам полагаю запрет и предлагаю себе продолжать в строго заданных тематических и жанровых рамках — Предуведомление к грамматикам.

О, Господи! Эти долгие блаженные и мучительные сидения романистов за писанием своих нескончаемых романов и последующее подобное же, подобообразное же сидение за ними читателя, воспроизводящего все это в своем невообразимом сознании! Да — это нечто неземное! Увы, поэтам подобное не дано. Им дано многое другое, но не это. А мы ведем разговор именно об этом, так что другое нам ни к чему. Сейчас ни к чему. А вообще-то я не прочь об этом порассуждать. Прямо невероятно как зол до подобного рода рассуждений и спекуляций. Но сейчас о другом. Сейчас о том, что поэтам, особенно в их романтическом образе, ныне воспринимаемом все еще как именно генеральный тип поэта и поэтического поведения, гениям, обреченным на лихорадочный, горячечный темп существования, определяющий непредсказуемость встреч с высшим духом, инспирацией, вдохновением, переполняющем все их существо, не даны эти пространства длительного и почти гипнотического состояния. Опустошения, испытываемые ими, после очередной вспышки их гения и до следующей, в ожидании следующей наркотической встряски, весьма глубоки. Понятно, мы описываем общий, генеральный случай, оставляя в стороне многочисленные примеры счастливого и жизнерадостного существования многих тружеников поэтического пера. Многих даже удачливых, очень удачливых. Способных и талантливых. Невероятно талантливых. Но в пространстве нашего правильного рассуждения — они неправильные. И потому для нас как бы и не существуют. А если и существуют, то лишь в те редкие моменты и в том специфическом модусе истинно нами определяемого истинного поэта, которые со стороны за завесой жизненного обихода просто не различаемы. Но нам-то, вооруженным тематической страстью и идеологической зоркостью сразу бросается в глаза. Мы сразу же это видим и отмечаем для себя как истинное и основное, ими самими в себе неподозреваемое, а если и замечаемое, то как мучительное, но неизбежное, при таком роде жизни, замутнение радости бытия.

Это все так. Но мы все-таки не об этих. Мы о тех, кто составляет когорту именно поэтов именно в поэтическом смысле именно для осмысления феномена поэтической экзистенции в отличие от романистской. Пусть оно не так уж и явно, особенно в наше время. Но раньше уж точно было так, тому примером судьбы многих поэтических гениев. К их примеру мы отсылаем и светлой памяти посвящаем наше рассуждение.