Дмитрий Пригов - Места

Пушкин Александр Сергеевич (1799–1837) — шатен, среднего роста, нос приплюснутый, русский негр, беспартийный, родился в 1831 году.

Участвовал в Крымской кампании против англичан, французов и турок. Участвовал совместно с Нахимовым, Корниловым и Кошкой. Награжден медалями «За храбрость», «За оборону Севастополя» и Геройской звездой с вручением ордена Ленина.

В своих «Севастопольских рассказах» дал удивительную картину силы русского солдата. И, вправду, где должен быть поэт в годину испытаний народных? Эта година либо накладывает печать на уста поэта, либо вставляет в них распорку, так что и не сомкнуть. И это уже не поэт, не судьба, а время. У таких годин нет своих поэтов, они приходят позже, вызывают оправданную и нестерпимую ревность и злостную, болезненную зависть у (не по своей вине) бессильных очевидцев. Так было и с Пушкиным в 1812, в 1914, в 1917 и в 1941 годах.

Ах, граждане присяжные поверенные (или заседатели) Ленинградского народного суда (не помню какого там района, или чего, помню только, что судили). Что есть поэт у нас на Руси? Да не только у нас — вообще на Руси. Ну, если вам не нравится «на Руси», то — у нас. Вот, скажем, хоккеист Мальцев. Сначала он просто Александр Мальцев. Все на него смотрят и дивятся: такой кругломордый, а играет! Играет он, играет и восходит в статус Саши. Ему радуются, его порицают. Радуются ему, порицают его и восходит он в статус Шурика. Все смотрят на него и не радуются, и не порицают, а только екает сердце: Шурик! Это не есть уже хоккеист, это не есть уже Мальцев, это даже не есть Шурик, это нечто, название чему знал только гордый дух искушавший в пустыне. А что поэт? Нет, я не смогу этого объяснить. И, вообще, я впервые выступают перед столь представительным судом. Я не готов. Вот послушайте лучше, какую я однажды поэму хотел написать. Начал ее, но не кончил, потому что произошла со мной очередная перемена. А что же писать, когда ты переменился? Вот, как она начиналась.

Потом должны были идти описания наших прогулок. Как гуляем мы с ним странно среди бурьянов и полыни по пустырю. Однажды дошел он со мной до подъезда моего обыкновенного девятиэтажного дома. Я его позвал. Хотел покормить. Но он вдруг странно улыбнулся («вдруг» должно было часто повторяться и быть этаким стержнем) и словно потерял все силы. На следующий день у подъезда история повторилась. Тут должно следовать подробное описание состояния пса и моего удивления. Я взял пса на руки, пронес в лифт, поднялся на седьмой этаж (это должно занять не больше 6 строк). Уже у двери в квартиру его снова разбил паралич. Тут, в отличие от первого раза, может быть подпущена ирония, а, возможно, и совсем наоборот — сгущение предчувствий и странного ощущения. Лежит он, пес, у порога и дрожит. Весь в капельках чего-то маслянистого (надо узнать, что бы это могло быть). Только глаза поблескивают. Снова взял я его на руки и внес в квартиру. И стал он у меня жить. Появились заботы — прогулять его, накормить, достать еды. Так что о прочем и думать некогда.